Тропы Песен - [13]

— Мне понравилось, — сказал я. — Там дружелюбная обстановка.

Она и вправду была куда более дружелюбной, чем в пабе в Катерин.

8

Когда я ехал из Кимберли в Алис, мне нужно было пересесть с одного автобуса на другой в Катерин.

Время было обеденное. Паб был забит дальнобойщиками и рабочими-строителями, которые пили пиво и ели мясные пироги. Почти на всех была стандартная униформа «мужчины с Равнины»: ботинки для пустыни, «землекопские» фуфайки, под которыми виднелись татуировки, желтые защитные шлемы и «стаббиз» — зеленые облегающие шорты без молнии. Первое, что ты видел, войдя в паб через двери из матового стекла, — это бесконечный ряд мохнатых красных ног и темно-зеленых ягодиц.

В Катерин останавливались все туристы, которые хотели полюбоваться здешним знаменитым ущельем. Ущелье получило статус национального парка, но какие-то юристы из Движения за возвращение земли выискали недоработки в правовых документах и теперь требовали вернуть эту местность аборигенам. В городе царила неприязненная атмосфера.

Я направился в уборную. В коридоре чернокожая проститутка прижалась сосками к моей рубашке и сказала:

— Хочешь меня, милый?

— Нет.

Пока я справлял нужду, она уже приклеилась к жилистому коротышке, сидевшему на табурете возле стойки. У него на предплечье виднелись вздувшиеся вены, а на рубашке красовался значок с надписью «смотритель парка».

— Нет! — презрительно огрызнулся он. — Грязная баба! Такие, как ты, меня не возбуждают. У меня есть женушка. Но если ты усядешься сюда, на стойку, и раздвинешь ноги, может, я в тебя бутылку и затолкаю.

Я взял свой стакан и направился в дальний конец зала. Там я разговорился с каким-то испанцем. Он был низеньким, лысым и потным и говорил высоким, истеричным голоском. Он был городским пекарем. В нескольких шагах от нас очень медленно начинали драться двое аборигенов.

У аборигена постарше был морщинистый лоб и алая рубаха, расстегнутая до пупа. Его противником был сухопарый паренек и облегающих оранжевых штанах. Мужчина был пьянее мальчишки — он едва на ногах держался. Для равновесия он опирался локтями о табурет. Паренек голосил от страха во всю мочь, изо рта у него капала пена.

Пекарь ткнул меня пальцем в ребра.

— Я родом из Саламанки, — провизжал он. — Похоже на корриду, а?

Кто-то еще прокричал: «Черномазые дерутся!» — хотя они еще не дрались — пока. Однако посетители, глумясь и веселясь, стали стягиваться со всех концов бара, чтобы поглазеть.

Нежно, почти ласково, абориген постарше выбил из руки мальчишки стакан, тот упал и разбился. Мальчишка нагнулся и подобрал с пола отбитое донышко и зажал, будто кинжал.

Дальнобойщик, сидевший на табурете рядом, выплеснул содержимое своего стакана, разбил его стенки о край стойки и вложил зазубренное донышко в ладонь мужчины.

— Давай, подбодрил он его, — покажи ему.

Паренек сделал выпад своим битым стаканом, но мужчина быстрым движением кисти отбил удар. У обоих потекла кровь.

— Оле! — закричал пекарь-испанец. Лицо его перекосила гримаса возбуждения. — Оле! Оле! Оле!

Вышибала, разом перепрыгнув через барную стойку, вытащил обоих драчунов на тротуар, а потом перебросил через асфальт на островок посреди шоссе. Там они растянулись рядышком и лежали, истекая кровью под розовыми олеандрами, а мимо с грохотом проносились автомобильные поезда из Дарвина.

Я пошел дальше, но за мной увязался испанец.

— Они же закадычные друзья, а? — сказал он.

9

Я надеялся пораньше лечь спать, но Аркадий позвал меня на барбекю у каких-то друзей на дальнем конце города. У нас оставалось еще около часа свободного времени. Мы купили в магазинчике рядом с баром бутылку охлажденного белого вина.

Аркадий жил в съемной квартире-студии над вереницей запертых гаражей, за супермаркетом. Металлические перила лестницы, нагретые солнцем за день, были еще горячими. Кондиционер внутри был включен, и, как только Аркадий отпер дверь, нам в лицо дохнул прохладный воздух. На коврике лежала записка — кто-то просунул ее под дверь. Аркадий включил свет и прочел ее.

— Вовремя! — пробормотал он.

— Что-то случилось? — спросил я.

Он объяснил, что один из старейшин кайтиш, старик по имени Алан Накумурра, задерживал работу над отчетом вот уже четыре недели. Он был последним живым мужчиной в своем клане и «традиционным владельцем» участка земли к северу от станции Миддл-Бор. Землемерам-железнодорожникам не терпелось поскорее нанести на карту именно этот отрезок пути. Аркадий упросил их подождать до тех пор, пока Алана не найдут.

— А куда он пропал?

— А ты как думаешь? — рассмеялся он. — Отправился в Обход.

— А что случилось с остальными?

— С какими остальными?

— Ну, с остальными мужчинами его клана.

— Их застрелили, — ответил Аркадий. — Полицейские патрули, еще в двадцатые годы.

Комната у него была опрятная и белая. На кухонной стойке, стояла соковыжималка, а рядом — корзинка с апельсинами. Поверх матраса на полу были набросаны индонезийские покрывала и подушки. На крышке клавесина лежали раскрытые ноты: «Хорошо темперированный клавир».

Аркадий откупорил бутылку, наполнил два бокала и, пока я изучал содержимое его книжной полки, позвонил своему начальнику.