Тропою волка - [8]

Уставший Кмитич заснул, едва приняв горизонтальное положение. Два часа глубокого сна — и вот он уже спешит на встречу с послом и губернатором. Де ла Гарды принял Кмитича с любезной улыбкой, которая тут же слетела с его лица, как только он узнал, что город Вильно захвачен царем. Вальяжный, в кружевах и в мягкой широкополой шляпе, Любянецкий резко побледнел, узнав, что от того города, из которого он выехал в Ригу десятью днями ранее, уже мало что осталось.

Любянецкий и губернатор Риги стали спешно подготавливать подисание договора о взаимопомощи. Это было сделано в тот же день — 10 августа. Атмосфера в Рижском замке во время подписания документа мало напоминала ту торжественность, что царила при первом заключении Унии в Вильне, хотя вызвала колоссальный ажиотаж: зал дворца не смог вместить всех желающих, несмотря на то, что официально пригласили немногих. Кмитич принес в город весть, всколыхнувшую абсолютно всех в Риге: захвачена и горит Вильна, «славянский Карфаген», как здесь называли столицу ВКЛ, один из главных, вместе со Стокгольмом, торговых партнеров Риги! Город пребывал в шоке.

— Поверьте, я и сам крайне заинтересован придать больше активности на литовским фронте. Но король, видимо, считает чуть иначе. Похоже, он сильно увлекся в Польше, — говорил уже не столь дипломатичный и замкнутый, как раньше, Магнус Де ла Гарды Габриэлю Любянецкому, который по-шведски как можно мягче стал укорять его в чересчур пассивной помощи. Встревоженный губернатор Ливонии явно давал понять, что тесного контакта с королем Швеции даже у него, самого приближенного ко двору человека, не всегда получается. За непроницаемым лицом ливонского губернатора скрывалась буря эмоций. Де ла Гарды в сердцах думал о короле Карле Густаве: «Полунемецкий идиот! Какого черта он там лазает по Польше?! Московиты скоро в Риге будут, если так пойдет дальше!»

— Неплохо бы напомнить королю, что главная опасность вовсе не в Польше. Главные дела происходят здесь, в Литве, и нам нужна его помощь как никогда, — говорил рижскому губернатору литвинский посол, намекая и о немалых деньгах, присланных королю Швеции для войны за Литву. Но Де ла Гарды не было необходимости что-то намекать. Он и сам все прекрасно понимал. Понимал и сдерживал, как мог, свои эмоции.

— Рига под угрозой. Нам грозит то же, что случилось с Вильно! — громко переговаривались между собой в переполненном зале замка немецкие рижане так, что их слышал и Кмитич.

Договор состоял из двух частей: в первой части давался положительный ответ шведской стороны виленскому бискупу Юрию Тышкевичу, Янушу и Богуславу Радзивиллам о помощи Швеции терпящей бедствие Литве. Во второй части уже конкретно оговаривалась эта самая помощь. На основе рижского договора окончательную редакцию Унии решили подписать чуть позже, через неделю, доработав контекст договора, предусмотрев права и обязанности литвинской шляхты. Местом подписания избрали Кейданы — там уже стояло ливонское войско Шведского королевства, расквартировалась армия гетмана, и туда московитяне уж точно не сунутся. Днем подписания Унии избрали 17-е число.

Во время процедуры подписания документа Кмитич всех изрядно позабавил. Он стоял пьяным, в белом шведском офицерском мундире и отпускал едкие шутки. Де ла Гарды, Любянецкий и Тышкевич бросали недовольные взгляды в его сторону, но ничего не сказали, зная, что парень только что после тяжелой во всех отношениях битвы, что на его глазах была захвачена и сожжена столица ВКЛ, гибли гражданские люди.

Оршанский полковник и в самом деле напился, больше от горя по потерянной столице. Его плохой шведский не помешал ему найти собутыльника в лице какого-то шведского офицера, с которым они обменялись одеждой. Кмитич рассказывал ему то по-шведски, то по-немецки, как геройски погибла «чертова дюжина» венгров и никто не пришел им на помощь, как никто не пришел на помощь замку Вильны, где подписывали первый вариант Унии… Офицер, слушая Кмитича, повторял:

— Лучшая страна в мире, мой друг Самуэль, как сказал мудрец, это та, где доблесть награждается больше всего, а трусость больше всего наказывается.

— Это верно, — кивал Кмитич. Но швед и успокаивал полковника:

— В древности наши предки считали, что Апокалипсис — это битва богов, Рагнарек называемая, с великанами и драконом Фафниром. Но даже погибнув в битве со злом, боги все равно вернули солнечный свет и возродили жизнь: остались и люди — Лив и Ливтрасир. Как бы плохо вам сейчас ни было, победа придет…

Кмитич чуть не плакал от таких слов. Он многое отдал бы, чтобы приблизить тот день, когда не он будет вынужден отступать, а от него начнут убегать враги. Но сейчас такая перспектива казалась ему столь же сказочной, сколь и скандинавский Рагнарек.

На следующий день Кмитич, сопровождая Любянецкого и Тышкевича вместе с отрядом Магнуса Де ла Гарды и им самим, спешно выехал обратно в Кейданы. Процессию сопровождал и второй отряд конных рейтеров, посланный Де ла Гарды в Биржи, чтобы уберечь этот радзивилловский город от захвата.

Кмитич всю обратную дорогу думал об Алесе Биллевич. Он даже не успел повидаться с ней, так они спешили, и сейчас думал о встрече с этой удивительной девушкой больше, чем об Унии, войне и о чем-либо еще. Нет, еще он думал о лейтенанте Бартоше и его геройских солдатах. Даже не думал — непроницаемое усатое лицо Бартоша просто ежеминутно стояло перед его глазами, с немым укором, как бы говоря: «Что же вы! Мы спасли вашего гетмана, а он бросил нас! Мы пролили кровь без остатка, а ради чего?» Кмитич махнул головой, стараясь отвлечься от постоянно преследовавших его мыслей о погибших храбрых венграх и переключиться на Алесю, на ее большие темно-карие очи, ее гибкий стан, плывущий рядом с ним во время танца-полонеза… Вспомнил он ее чувственные мягкие губы, горячий поцелуй, взмахи длинных черных ресниц, гладкую белую кожу…