Тропою волка - [118]

— Они отступают! — усмехнулся, сидя в седле, Хованский. — Вперед! Нужно не дать им опомниться!

Щербаков и Змеев, сидя рядом на своих белоснежных скакунах, не разделяли оптимизма князя.

— Не стоит рисковать! — говорил Змеев. — Мы не знаем, сколько там поляков у Чарнецкого! Сколько у них там литвин, тоже не знаем!

— Не рисковать? — презрительно усмехнулся Хованский. — Без риска нет побед! Я приказываю атаковать!

Ну, а Чарнецкий завлекал врагов в «расставленные сети». Старый русский прием ложного отступления все еще действовал. Полк Змеева силами верной царю литвинской шляхты ринулся преследовать русского воеводу и при переправе через топкую реку угодил-таки в засаду: драгуны Чарнецкого с двумя пушками открыли яростный огонь сбоку по мосту, а затем солдат и шляхту Змеева атаковали коронные гусары с палашами и длинными копьями. На мосту и в реке все смешалось. Люди падали, прыгали в воду, вмиг окрасившуюся кровью… Московитяне бросились обратно к берегу, но и на берегу разрывались ядра и свистели пули.

— Построиться! — кричал в бешенстве Семен Змеев, матеря про себя Хованского. Рядом разорвалась граната. Когда ее белесый дым рассеялся, то конь Змеева лежал мертвым на земле, а сам воевода с трудом выкарабкивался из-под тела животного. Левой рукой он держался за окровавленный бок.

— Бежим, воевода! Спасайся! — кричали Змееву ратники.

— Назад! — попытался встать Змеев, но… упал замертво. Кругом свистели пули, картечь, звенели клинки и шумели крылья гусар польских и литвинских. Словно воинство Архангела Михаила спустилось на землю, чтобы покарать грешников.

— Руби-и-и! — зычным криком сопровождали себя всадники литвинов.

— Проклятье! — воскликнул Хованский. Теперь он понял свою ошибку. Князь выхватил саблю и лично повел в атаку весь правый фланг — около шести тысяч человек. Его ратники сшиблись с идущими вперед литвинами и поляками. Ожесточенный бой завязался и в воде Полонки, и в ее трясине, и на суше. Конные литвины Полубинского налетели вихрем, рубили врага, теснили его, втаптывали копытами коней в топкие берега, сбрасывали в воду. Хованский знаками и криками собирал вокруг себя своих всадников и вновь бросал их в атаку. Но даже его энтузиазма и храбрости не хватало, чтобы остановить напор литвин. Подскочивший к московскому князю литвинский гусар ткнул Хованского копьем в голову, тот пригнулся, но получил скользящий удар. Искры посыпались из глаз Хованского, кровь хлынула налицо. Телохранитель Хованского выстрелил в гусара из пистолета, схватил под уздцы коня московитского воеводы и стал увлекать его вон от переправы.

Но литвины уже сидели на плечах и рубили неприятеля в хвост и в гриву. Московитян спасли немецкие рейтары. Они рассыпались по берегу и открыли огонь из мушкетов. Для Полубинского дело осложнялось болотистыми берегами Полонки, где вязли его кони. Но вот копыта наконец-то застучали по твердой земле — гусары преодолели топь. Однако теперь на них уже летели отборные боярские полки и немецкие рейтары. Неприятели с громким кличем сблизились, сшиблись, и все вновь смешалось в водовороте отчаянного сражения.

— Вперед! Всем вперед! — командовал, сидя на траве, Хованский, пока ему перевязывали голову. Весь оставшийся резерв его войска бросился в атаку на армию Речи Посполитой. Сейчас, казалось, московитяне своей массой задавливали литвин и поляков, окружали и поглощали их своей лавой. Но… Со стороны войска Речи Посполитой вновь грянули пушки, вдарили картечницы, мушкеты, засвистели пули… Едва усевшись в седло, Хованский тут же из него вывалился — на этот раз пуля скользнула по лбу князя, и Хованский на несколько секунд потерял сознание. А с фланга уже громыхали залпы — то солдаты литвинского полковника Войниловича обстреливали левое крыло московского войска. К Войниловичу присоединился и Пац со своей жмайтской дивизией. Смяв фланг ратников Хованского, солдаты Войниловича ударили в тыл неприятеля, налетели на позиции пушкарей, спрятавшихся в зданиях местного поместья. По литвинам из-за стен буцынков открыли смертоносный огонь из орудийных и мушкетных стволов. Ядра и пули стали косить литвинскую и жмайтскую пехоту, люди падали снопами на землю.

— Огня! — кричал Пац, сидя на коне, за спинами жмайтских и аукпггайтских солдат.

— Огня!!! — надрывался Войнилович, очертя голову бросаясь вперед.

Где там! Никто не мог перезарядить мушкета, даже вытащить шомпол или достать пороховницу не было времени.

— Наперад! Смерць нярускай схізме! Не адыходзім! Дапаможа нам Бог! — кричал, размахивая саблей, Войнилович, бегущий вперед, увлекая за собой солдат своих и Паца. В этот момент все понимали, что отступать нельзя: показывать врагу спины — значит понести еще более страшные потери. И солдаты, пригибаясь от свистевших повсюду оловянных пуль, бежали в атаку навстречу задымленным от пальбы зданиям. Бежали, не в состоянии ответить хотя бы одним выстрелом.

Фьють-фьють! — свистели жадные до расправы пули над головами, у виска, мимо лица, попадая в грудь, в живот, в руки, в ноги… Литвины, жмайты и аукштайты бежали, бежали что есть мочи вперед, теряя раз за разом своих людей, чьих-то сыновей, мужей, братьев, отцов…