Тропою разведчиков - [29]

Дверь открыла худощавая женщина. Она, должно быть, стирала. В полуоткрытые двери вырвались клубы пара.

— Хозяина нет, — покачала головой женщина. — Он в команде работает на аэродроме. Снег чистит. Да вы заходите, господа артисты, — пригласила она, вглядевшись в крупную фигуру Колесова. — Вон какой снег пошел. Вернется муж — договоритесь с ним. Заночуете. А тачку под навес можно поставить.

К вечеру поднялась метель. Холодный, порывистый ветер бил в окна с такой силой, что дрожали рамы. Майор Отто Фурст взглянул на часы. Еще нет девяти, а в этой берлоге полная тьма и безлюдье. И тишина — даже собака не тявкнет.

Майор нервно зевнул. Чем заняться в этот вечер? Пойти перекинуться в карты? Распить бутылку вина?

Он вспомнил, что отпустил своего денщика Ганса на солдатскую вечеринку.

«Скажу часовому, пусть проводит», — решил Фурст и стал одеваться.

Майор толкнул дверь и спустился с крыльца. Ветер и сухой, колючий снег ударили ему в лицо. Подняв воротник, он осмотрелся. Укрываясь от ветра, за углом дома жался часовой.

— Ком хир! — позвал его майор и вскрикнул, увидев перед собой незнакомое усатое лицо. Удар прикладом сбил майора с ног.

Через секунду, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, Отто Фурст лежал на снегу.

«Партизаны!» — обожгла страшная догадка.

Двое — один в полушубке, другой в шинели с убитого часового — наклонились над майором. Фурст застонал, и в ту же минуту чья-то огромная тень перемахнула через забор. Послышались ругательства. Мелькнул в воздухе выбитый из рук партизана автомат. В руках другого блеснул нож. Мгновение — и страшный удар отбросил человека с ножом далеко в сторону. Схватив лежавший на снегу немецкий автомат, незнакомец неловко дергал затвор, пытаясь открыть стрельбу. Но партизаны уже успели исчезнуть.

Незнакомец легко поднял майора, внес его в дом, освободил от пут. Когда в комнату, привлеченные шумом схватки, вбежали перепуганные солдаты караула и поднятые по тревоге офицеры, Отто Фурст уже обрел дар речи.

Слушая рассказ офицера, гитлеровцы то приходили в негодование от дерзости партизан, то с изумлением смотрели на уже знакомую им фигуру артиста цирка, выручившего майора. Рыжий ефрейтор, улыбаясь до ушей, поздравлял своего «старого приятеля».

А силач спокойно стоял в стороне, щурясь от яркого света, и равнодушно поглядывал на суетившихся гитлеровцев.

— Ти есть храбрец, есть кароши германски патриот. Как тебя зовут? — спросил майор.

От похвалы легкая тень улыбки скользнула по неподвижному лицу артиста.

— Фамилия моя Колесов, зовут Иван Григорьевич, — растягивая слова, ответил он.

Майор приказал денщику щедро накормить артиста и оставить переночевать в кухне.

Утром майор, отоспавшийся и отдохнувший после вчерашнего приключения, позвал Колесова к себе.

— О, мой брави храбрец! — ласково приветствовал он силача. — Я имею разговор… Садись, Иван!

Колесов опустился на низенькое кресло, затрещавшее под его могучей фигурой.

— Я есть немецкий офицер, — начал майор Фурст, попыхивая сигаретой. — Ти есть российский… как это сказать… житель. Да, житель! Немцы хотят дружба русски Иван. Ферштейн? — Майор протянул Колесову сигареты. — Кури, битте! Ти есть спасатель немецки офицер. Будешь его хранить. Поступаешь служба — хранить майор Фурст. Согласен?

Лицо Колесова ничего не выражало. Понял ли этот русский, какая честь ожидает его?

— Ти поняль? — уже с оттенком нетерпения спросил Отто Фурст. — Поступаешь служба сюда. — Он ткнул себя в грудь пальцем. — Деньги, много деньги, хлеб, сало!

Равнодушное лицо силача слегка оживилось. Он кивнул.

— О, карош! Я зналь. Иди город, запирай квартира, бери вещи сюда.

Майор поднялся. Встал и Колесов.

— Севастополь скоро капут! Война — нет, — важно добавил майор. — Будешь варьете, цирк! Ферштейн? Будешь знаменити артист.

И, похлопав Колесова по груди, он расстался с ним.

Уже почти две недели работал Колесов у майора Фурста. Работа была нетрудной — всюду следовать за хозяином. Напуганный покушением, командир БАО даже на аэродром не ездил без своего телохранителя. Колесов, одетый в немецкую форму, не привлекал ничьего внимания. Дожидаясь майора, он дремал, сидя на солнце, или покуривал сигарету, ничуть не интересуясь окружающим.

Иногда возле аэродрома останавливалась легковая автомашина. Из нее выходил высокий бледный офицер в фуражке с эсэсовской эмблемой — гауптштурмфюрер Эрнст Дилле. От денщика майора — Ганса, немного умевшего говорить по-русски, Колесов слышал, что Фурста и Дилле связывала давняя дружба, чуть ли не со студенческих лет. Несмотря на это, Дилле не заезжал на квартиру к Фурсту, а при встречах толстый добродушный майор всегда почтительно суетился возле своего друга. И не мудрено — гауптштурмфюрер был, по слухам, доверенным лицом самого Гиммлера.

Приезд этого блестящего офицера каждый раз совпадал с необычайным оживлением на аэродроме. Начиналась суматоха, проводились короткие секретные совещания командования. Спешили к своим самолетам «крестоносцы». И вскоре в небо взмывала эскадрилья тяжелых бомбардировщиков, ложась курсом на Севастополь.

Однажды, вернувшись из магазина, Ганс застал всегда равнодушного Колесова явно расстроенным. Силач складывал в сумку куски хлеба и сахара, оставшиеся от обеда.