Тропой Предков - [4]

По прибытии помянутого брата Фонески в нашу подземную тюрьму мы вздёрнули Кристо Бастарда на дыбе и обеспечили доброму священнику подходящее освещение, необходимое для внимательного осмотра. Вынужден сообщить, что процедура сия сопровождалась потоком самого мерзкого злословия — в частности, злодей утверждал, будто добрый священник теребит его член из гнусной похоти, а вовсе не в возвышенных целях расследования.

Кроме того, подлый бастард возмутительно похвалялся тем, что будто бы многочисленные испанки — жёны, матери и дочери чистокровных испанцев — с восторгом предоставляли ему возможность вводить оный несоразмерный орган во все естественные отверстия в их телах.

Ваше Высокопревосходительство, клянусь могилой отца: дело дошло до того, что сей ублюдок дерзновенно заявил, будто бы моя собственная жена визжала от восторга, когда он засадил свой член ей между ног. И лишь четверым стражникам совместными усилиями удалось помешать мне прикончить разбойника на месте кинжалом, когда я услышал столь возмутительную ложь.

Рад сообщить Вашему Высокопревосходительству, что обследование, произведённое братом Фонеской, полностью подтвердило наше предположение о союзе вероотступника Кристобаля с Сатаной, ибо, как сообщил нам сей вельми учёный брат, именно таким образом и уродуют члены своих сыновей богопротивные евреи и мавры, однако, по его предположению, в случае с нашим испытуемым уродство не было произведено лезвием, но является врождённым. Иными словами, сие есть некий знак Каина, свидетельствующий о том, что Кристобаль является почитателем Дьявола.

Брат Фонеска нашёл сей случай весьма любопытным и важным, а потому попросил, чтобы по окончании нашего преследующего сугубо мирские цели допроса пленник был передан ему и брату Осорио для более тщательного изучения этого феномена, а также выявления непотребных связей вышеупомянутого гнусного разбойника с Врагом Рода Человеческого.

А поскольку метис не покаялся в своих злодеяниях и не раскрыл местонахождение сокровищ, я, полагая, что сам Дьявол помогает ему с упорством переносить пытки, присоединяюсь к ходатайству благочестивых монахов и рекомендую передать его в ведение Его Католического Величества святой инквизиции для дальнейшего допроса, приведения к покаянию и последующей казни.

В ожидании инструкций Вашего Высокопревосходительства я счёл возможным предоставить узнику по его просьбе перо и бумагу, ибо сей ничтожный метис, к величайшему моему удивлению, заявил, что умеет читать и писать. Ещё большее удивление мне пришлось испытать после того, как я, полагая, что это пустая похвальба, потребовал, дабы он вывел на бумаге фразу в моём присутствии — что и было им незамедлительно сделано. Воистину он владеет пером не хуже священника! Одновременно с выражением удивления считаю нужным донести до Вашего Высокопревосходительства и свою обеспокоенность тем, что грамотность может распространиться среди столь низких людей, настоящего отребья. Это, разумеется, противно как проводимой Вами политике, так и естественному порядку вещей, согласно которому сему бастарду и ему подобным пристало быть лишь слугами и заниматься чёрной работой.

Однако, поскольку Вы прозорливо полагаете, что чем больше сей метис будет разглагольствовать, тем вероятнее возможность того, что он при этом ненароком обронит слова, способные облегчить наши поиски, я дал ему перо и бумагу, предоставив возможность записывать все свои бредни.

Согласно Вашему пожеланию, все писания оного безумца, сколь бы вздорны и нелепы они ни были, будут препровождаться Вашему Высокопревосходительству для ознакомления.

Пред ликом Господа хочу засвидетельствовать истинность всего вышеизложенного, и да пребудут с Вашим Высокопревосходительством защита и попечение Всевышнего.

Писано в первый день февраля, в год одна тысяча шестьсот двадцать четвёртый от Рождества Христова.

.

капитан тюремной стражи

2

«Ni thaka! Мы тоже люди!»

Эти слова, выкрикнутые на языке ацтеков умирающим человеком, который носил, подобно тягловой скотине, на лице клеймо своего хозяина-испанца, звучат в моей голове сейчас, когда я готовлюсь записать свои мысли на чистой бумаге, полученной от смотрителя подземной вице-королевской тюрьмы.

«Я тоже человек!» — вот слова, которые я произносил в своей жизни много раз.

Сейчас я сижу в мрачной камере, и единственная чадящая свеча образует лишь пятнышко света в непроглядной тьме. Капитан отобрал у меня одежду, дабы даже тогда, когда палачи отдыхают, мои раны продолжали терзать паразиты. О, какие же муки способна измыслить человеческая жестокость! Кажется, если бы палачи содрали с меня шкуру, словно охотники с оленя, я испытывал бы меньшие страдания, чем ныне, когда в открытых ранах копошатся, щиплют окровавленную плоть своими ужасными хоботками многоногие твари.

Моё нагое тело ощущает холод сырого камня, и я непроизвольно дрожу. Пронзающий до мозга костей холод и звуки, издаваемые другими узниками, продолжают поддерживать во мне уверенность в том, что я всё ещё человек. Здесь слишком темно, чтобы видеть их лица, но я физически чувствую страх и боль других узников. Может быть, окажись я в этом застенке случайно, незаслуженно, по жестокой несправедливости, выпавшие на мою долю мучения и жалкое положение узника удручали бы меня более, но я честно признаюсь, что Господь, в несказанной доброте своей, дал мне изведать многое, и, право же, не раз надо мной нависала угроза эшафота. Не сомневаюсь, что вполне заслужил все свои теперешние муки, а может, даже и больше.