Тропой Предков - [17]

Так или иначе, увечный мальчишка, каково бы ни было происхождение его увечья, тыкал в пленённую птицу рыбачьей острогой.

— А ну перестань! — рявкнул я, вырвав у парня острогу и потрясая ею перед его лицом. — Попробуй только, и я тебе эту штуковину прямо в яйца засажу!

Мальчишка — он был помладше и поменьше меня — тут же съёжился. Такова была жизнь на улицах Веракруса — кто силён, тот и прав. Почитай, каждое утро мы недосчитывались своих знакомых. Кого находили на улице мёртвым, а кто, схваченный солдатами, уже был на пути к рудникам.

Мне, конечно, жилось куда лучше, чем большинству léреros, — у меня всегда имелась охапка соломы, на которой я спал, а также пусть и скудный, но каждодневный паек в Доме бедных. Ну а главное, падре Антонио с риском для жизни учил меня: благодаря этому доброму человеку и его книгам я знал о существовании совсем другой жизни.

И ночью мне снился не наглый нищий, издевавшийся над птицей, а осада Трои и отважный Ахиллес.

10

Но что бы ни привлекало моё внимание — смотрел ли я на то, как загоняют в клетки обречённых каторжников, или на то, как бьётся на привязи раненая птица, — меня не покидало весьма неприятное ощущение, будто за мной наблюдают.

И точно, за мной неотрывно следила некая весьма надменная, аристократического вида пожилая дама, облачённая в чёрный, расшитый золотом, жемчугом и драгоценными камнями шёлк. Она восседала в великолепной, сработанной из полированного дуба и кедра карете, обитой бархатом, кожей и сверкающими заклёпками и вдобавок украшенной на дверце гербом.

Незнакомка выглядела иссохшей старухой: пергаментная кожа обтягивала кости, и никакие деньги не могли вернуть ей свежесть юности. Наверняка эта особа принадлежала к какому-нибудь знатному роду, хищному уже по самой своей природе, а возраст лишь ещё сильнее выявил в ней черты злобной хищной птицы — прожорливой, с острым клювом, крючковатыми когтями и ненасытным взглядом.

Когда отец Антонио ступил на площадь, старуха, повернувшись, вперила в него изучающий взгляд.

Лысый, сутулый, с покатыми плечами, падре Антонио пребывал в вечной обеспокоенности, но не за себя, а за других. Этот человек не просто почитал святой крест, а буквально нёс его на себе. Он впитывал чужую боль, и сердце его при этом истекало кровью. Все беды и злосчастья Новой Испании тяжким бременем ложились на его отнюдь не могучие плечи.

Для «прокажённых» и других полукровок падре Антонио воплощал милосердие Божие на земле, а его маленькая деревянная хибарка в бедняцком квартале служила для иных пусть убогим, но единственным прибежищем, какое они когда-либо знали.

Кое-кто утверждал, что отец Антонио якобы лишился церковной благодати из-за неумеренного потребления предназначавшегося для причастия вина; другие говорили, будто бы его погубила постыдная слабость к доступным женщинам. Но, по моему разумению, каким бы ни был предлог, истинной причиной немилости было его великое милосердие и сострадание, распространявшееся в равной мере на всех, включая индейцев и отверженных.

Пристальное внимание ко мне со стороны старухи не укрылось от отца Антонио и очень ему не понравилось. Он спешно направился к карете: его серое одеяние развевалось, из-под грубых кожаных сандалий при ходьбе поднималась пыль.

В это мгновение меня отвлёк донёсшийся справа шум. Наказанный метис, беглый раб с рудников, получил свою порцию плетей, после чего его отвязали от столба, и бедняга со стоном опустился на землю. Тело его было располосовано, рассечённая плоть открывала взору белеющие рёбра. Палач, производивший расправу, чтобы очистить своё орудие от крови, опустил его в ведро с рассолом, прополоскал, а потом отряхнул, четыре или пять раз щёлкнув бичом в воздухе.

Потом он облил кровавым рассолом голую спину пленника, усугубив его страдания. От немыслимой боли метис взвыл, как издыхающий пёс, после чего стражники рывком поставили его на ноги и оттащили к ближнему тюремному фургону.

Обернувшись, я увидел, что отец Антонио стоит рядом с каретой старухи и оба они, глядя в мою сторону, о чём-то спорят. Уж не вздумала ли эта карга обвинить меня в том, что я у неё что-нибудь спёр? Я невольно покосился на метисов, которых затолкали в клетки: мне не было известно, отправляют ли на рудники сопляков вроде меня, но имелись обоснованные опасения, что возраст тут не помеха.

Однако уже в следующий миг мой страх сменился яростью. Я ничего не крал у этой gachupm! Конечно, вряд ли возможно было упомнить всё, что я когда-либо у кого-либо стащил — в моей нелёгкой жизни такое случалось частенько, — однако эту мрачную каргу со взглядом хищной птицы я бы не забыл. Да и вряд ли решился бы её обокрасть.

Неожиданно отец Антонио встревоженной шаркающей походкой поспешил ко мне. На ходу он извлёк из-под одежды перочинный нож и полоснул себя по большому пальцу.

Я чуть не взвыл, как тот несчастный метис. Неужели после разговора с этой мерзкой богатой старухой мой покровитель помутился умом?

Между тем он привлёк меня к своей нестиранной робе, обдавая запахом перегара, и прошептал:

   — Говори только на науатль.

   — ¡Mierda![7] Что, вообще...