Тропами ада - [3]

С глухим рычанием не выдержавшая напряжения Литиция бросилась на врага и, вонзив острые ногти в лицо и волосы молодой женщины, повалила ее на пол, где с остервенением продолжила начатое.

Амалия, решив не оставаться в стороне, всем телом рухнула на тонкую фигурку жертвы, беспорядочно нанося удары и разрывая ненавистную плоть.

– Хватит, стойте! Не здесь! Прекратите, Христа ради!, – Гудрун и Марии с трудом удалось оторвать двух скорых на расправу фурий от кровоточащей, в мгновение ока доведенной до неузнаваемости, женщины. – Не здесь, мы же договорились! Вы чуть было не испортили все! Теперь придется ее нести – сама она идти не сможет.

Все четверо обернулись и посмотрели на лежащую. Та, похоже, была в сознании, но вид ее был ужасен. Гудрун и Литиция подхватили ее под руки и, осыпая проклятиями, повлекли вниз по лестнице. Идущие спереди и сзади Амалия и Мария с поднятыми над головой фонарями представляли собой незатейливый эскорт процессии.

Протащив приговоренную через всю садовую грязь, что привело ее в и вовсе непотребный вид, героини происходящего достигли калитки в задней части сада, начинавшаяся за которой тропинка вела к берегу реки.

– Где этот чертов камень? Марта, посвети, мне кажется – где-то здесь!

– Точно, вот он! Ну что, гадина, узнаешь свой алтарь? На нем и сдохнешь, дьявольское отродье! Сдирайте с нее одежду, пусть все будет по ее бесовским правилам!

В мгновение ока остатки превратившегося в лохмотья платья были сорваны с брошенной на плоский обломок скалы, и в самом деле напоминавший древний алтарь, молодой женщины.

Обнаженная, с изуродованным лицом и искромсанным телом, лежала она на камне, уцелевшим глазом глядя в черное, покрытое тучами ночное небо. Садистски настроенное сознание не покидало ее, обрекая прочувствовать каждый миг истязаний, выстрадать каждую секунду извращенного унижения, ощутить каждый плевок ее озлобленных палачей в то, что осталось от ее лица. Она не надеялась на жалость и не получила ее, пройдя свой путь до самого конца и окончив его бесславно, но гордо.

Она перестала что-либо видеть, когда разъяренная Литиция вырвала ей и второй глаз, она ничего не слышала – из ушей ее текла кровь; она не чувствовала боли от выбитых зубов и сломанных ребер – нервные окончания не служили ей больше.

Наконец, Гудрун набросила ей на шею приготовленную заранее веревку, которую тут же намертво затянула, отправляя в ад бывшую подругу. Несколько минут продолжала она судорожно сжимать петлю на давно мертвом теле, пока Мария не предложила завершить церемонию.

Начался дождь, как и почти каждый день в последнее время. Осень отлично знала свои права и обязанности. Тяжелые капли за несколько секунд смыли остатки крови с импровизированного алтаря, избавив палачей от лишнего труда.

У самого камня, во влажной земле была довольно быстро вырыта яма, весьма мало походящая на могилу. По поддержанному всеми резонному замечанию Гудрун, казненная в могиле не нуждалась и обречена была сгнить, как бездомная собака.

Подталкивая ногами, изуродованное тело убитой женщины столкнули вниз, после чего быстро забросали землей, вперемешку с плевками и проклятьями. На этом все было кончено.

– А медальон, Гудрун? Ты бросила его в яму? – Мария вопросительно взглянула в лицо подруги.

– Разумеется, что за дурацкий вопрос!

– Но…

Однако, наткнувшись на свирепый взгляд Гудрун, Мария осеклась и инцидент был исчерпан.

Я

Пришло время, когда мне, сломленному и растоптанному итогами моих многолетних похождений и изможденной жажды запретного, уж не казалось более, что окружающие, близкие и родные мне люди, смогут поддерживать меня вечно, всегда сумеют понять дикость и необузданность моей морально уродливой натуры и вместе со мной испытать сладость плодов запретной вишни, что росла в моей памяти, была дико бордового цвета и разбрасывалась ягодами скорее бешенно-колкими, нежели сладостно-терпкими, чего так жаждало тогда мое воспаленное сознание. Прошу простить меня великодушно за столь витиеватое начало моей невеселой повести, – скоро, уверяю вас, все станет понятно.

Тогда я был почти сломлен гримасами судьбы, ее отвратительными кривляниями, практически не знающими отдыха и настаивающими на моей покорности. Даже близкие к галлюцинации запахи парфюма от чужих подушек вызывали в большей степени раздражение, нежели присущую мне некогда легкую рябь бравады по темной поверхности сознания, таящего в своей глубине пучины легковерия и водовороты необузданой веселости.

Да… Сломлен звонками любимых женщин, повествующих о своем решении выбросить меня из своей судьбы, как ненужное более белье или непотребный, вышедший из моды материал, не нашедший места в модели платья будущего бала; изможден опостылевшими, мучащими и гложащими воспоминаниями о собственных подлостях и низостях, которых, увы, уж не исправить…

Да и мои ночные кошмары, вернее сказать – мой ночной кошмар, ибо он был всегда один и тот же, довели меня практически до ручки, давая мне покой лишь в минуты пьяного забытья, в которое, по этой причине, я впадал все чаще и чаще…

Я хочу рассказать эту историю, не ища сочувствия или понимания моей судьбе, нещадно барахтавшей меня по своим ухабам, не предлагая сделки своей потрепанной совести и не стремясь найти успокоение в кажущейся инфантильной наивности, а лишь руководствуясь желанием хоть на дюйм приоткрыть обшарпанную дверь моей души, за которой, может статься, не так уж и черно, как меня всю жизнь убеждали и, пожалуй, убедили окружающие. Одновременно я прошу понимания и в том плане, что имени своего я на этих страницах не назову, дабы не бросать тень на других членов моей семьи и не делать моих родителей и сестер предметом нездорового любопытства и навязчивых расспросов, что, несомненно, лишило бы их покоя, которым они так дорожат.