Тропа паучьих гнезд - [26]

— Вниз! — приказывает Герцог. — Закапывайте, не вылезая из ямы.

Фашисты, стоя в могиле, бросают лопатами землю только на гроб и остаются в двух ямах, образовавшихся по обе стороны погребенного. Время от времени они оборачиваются, чтобы посмотреть, не разрешит ли им Герцог вылезти, но Герцог хочет, чтобы они продолжали закапывать его свояка, над гробом которого уже образовался большой могильный холм.

Поднимается туман, и партизаны расходятся, оставив у могилы свояков с непокрытыми головами и наведенными на фашистов пистолетами. Густой туман размывает силуэты людей и поглощает звуки.

История с похоронами калабрийца дошла до командования бригады и вызвала неодобрение. Комиссара Джачинто в очередной раз вызвали для рапорта. Тем временем оставшиеся в сарае мужчины дают волю яростному, разнузданному веселью, слушая шутки Пина, который, оставив на этот вечер в покое погруженных в траур калабрийцев, прицепился к Дзене Верзиле по прозвищу Деревянная Шапочка. Джилья стоит на коленях подле очага, время от времени подавая хворост мужу, который поддерживает огонь. Она следит за разговором и смеется, поводя своими зелеными глазами. Всякий раз взгляд ее встречается со взглядом затененных глаз Ферта, и тогда Ферт тоже смеется своим неприятным, болезненным смехом, и они смотрят друг другу в глаза, пока Джилья не опускает взгляд и не делается серьезной.

— Пин, перестань, — говорит Джилья. — Спой лучше «Кто в дверь мою стучится…»

Пин оставляет в покое генуэзца, чтобы позубоскалить над Джильей.

— А тебе хотелось бы, чтобы кто-то постучал в твою дверь, когда твоего мужа не будет дома?

Левша поднимает лысую голову, покрасневшую от жаркого огня. Когда над ним издеваются, он кисло посмеивается.

— Мне хотелось бы, чтобы постучался ты и чтобы по пятам за тобой гнался Герцог с ножом и кричал: «Отрежу мошонку!» — а я захлопнул бы дверь перед самым твоим носом!

Но попытка втянуть в перепалку Герцога выглядит грубо и не имеет успеха. Пин подходит к Левше и подмигивает ему с ехидной улыбкой.

— Послушай, Левша, неужели правда, что в тот раз ты так ничего и не заметил?

Левша уже усвоил, в чем состоит эта шутка, и знает, что не надо спрашивать, о каком разе идет речь.

— Я-то нет. А ты? — отвечает он с кислой улыбкой; он понимает, что Пин от него не отвяжется, и видит, что все остальные уставились на мальчишку, ожидая, что же он еще выкинет.

— В тот раз, после того как ты целый год был в плаванье, твоя жена произвела на свет младенца и отнесла его в приют. А ты вернулся и ничегошеньки не заметил?

Все громко хохочут и начинают приставать к повару.

— Неужто так оно и было, Левша? Ты нам об этом ничего не рассказывал.

Пожелтев, как лимон, Левша тоже хохочет.

— А что, — спрашивает он, — ты встретился с этим младенцем в приюте для ублюдков? Там он тебе обо всем и рассказал?

— Перестаньте, — говорит Джилья. — До чего же ты вреднющий, Пин. Спой лучше ту песню: она такая хорошая.

— Если только захочу, — отвечает Пин. — Я не работаю по заказу.

Ферт медленно встает и потягивается.

— Ну-ка, Пин, спой ту, что она просит. А не то отправишься в дозор.

Пин приподнимает упавшую на глаза челку и подмигивает.

— Будем надеяться, что сегодня к нам не пожалуют немцы. Наш командир что-то сильно расчувствовался.

Он уже приготовился увернуться от затрещины, но Ферт смотрит своими затененными глазами на Джилью поверх большой головы бывшего кока. Пин становится в позу, поднимает подбородок, приглаживает волосы и начинает:

Кто в дверь мою стучится, кто в дверь мою стучит,

Кто в дверь мою стучится, кто в дверь мою стучит.[9]

Это странная, жестокая песня, которой его выучила одна старуха из их переулка. Вероятно, некогда ее пели певцы на ярмарках.

Откройте, это мавры, а я их командир,

Откройте, это мавры, а я их командир.

— Хворост, — говорит Левша и протягивает Джилье руку. Джилья подает ему пучок вереска, но Ферт тянется поверх головы повара и перехватывает вереск. Пин поет:

Скажите мне, Годея, скажите, где ваш сын,

Скажите мне, Годея, скажите, где ваш сын.

Левша все еще стоит с протянутой рукой, а Ферт кидает вереск в огонь. Потом Джилья подает над головой мужа связки сорго, и ее рука встречается с рукой Ферта. Пин продолжает петь, внимательно следя за происходящим:

Мой сын ушел на битву, ушел и не придет,

Мой сын ушел на битву, ушел и не придет.

Ферт удерживает руку Джильи в своей руке, свободной рукой он берет сучья и бросает их в огонь. Потом он отпускает ее руку, и они смотрят друг на друга.

Захочет есть мой мальчик — отравлена еда,

Захочет есть мой мальчик — отравлена еда.

Освещенный огнем очага, Пин не упускает ни одного движения. Каждый новый куплет он поет с нарастающей страстью, вкладывая в песню всю свою душу.

Захочет пить мой мальчик — отравлена вода,

Захочет пить мой мальчик — отравлена вода.

Ферт перешагивает через повара и подходит к Джилье; Пин поет так, что кажется, будто грудь его вот-вот разорвется.

С коня на землю спрыгнет и сгинет под землей,

С коня на землю спрыгнет и сгинет под землей.

Ферт присаживается подле Джильи, она подает ему хворост, а он подкладывает его в огонь. Партизаны жадно слушают: песня подошла к самому драматическому месту.