Тропа гнева - [23]

Сохраб ощупал дырявые полы кафтана, порылся в сумке на поясе, но не нашел ничего, кроме кремневых камешков и трута. Корявое лицо старика осветила мрачноватая улыбка.

— А вот… игрушка! — Сохраб присел на корточки возле орущего малыша и стукнул камешком о камешек. Брызнули искры. — Огонь! Ай, как хорошо!

Сохраб чувствовал, что его раздражение передается этим людям, которые любят вождя, доверяют ему во всем; передается, зарождая в сердцах злобу и сомнение. Старик понял: нужно владеть собой. Что остается стаду оленей, если вожак, потеряв разум, топчется на месте и бодает самого себя? Старик старался придать голосу нежное звучание, однако из горла его вылетали только хриплые раскаты. Но — чудо! Завладев камешками, ребенок успокоился. Его голодные глаза смотрели на щеки Сохраба, изрытые глубокими рубцами, с любопытством и без всякого страха.

«Какая сила в огне, — подумал Сохраб благоговейно. — Он устрашает могучего тигра и радует сердце беспомощного ребенка».

— Пожалей мою голову, не голоси. — Сохраб придавил грязным перстом мокрый носик малыша. — Скоро у нас будет много мяса. Лишь бы Ширак вернулся!

В то, что Ширак вернется, Сохраб и сам плохо верил. На слишком опасное дело ушел молодой пастух.

Ширак спрыгнул с коня, подхватил с земли обрывок войлока и устало отер с груди струю пота и крови. Затем отвязал от седла мешок и вытряхнул содержимое под ноги отца:

— Вот он.

Голова Гани тяжело упала на песок. Слипшиеся пряди волос торчали во все стороны, словно иглы дикобраза. Выпученные глаза гневно смотрели на Сохраба. Мертвый оскал, рта как бы испускал грозное рычание. Воины, отталкивая друг друга, окружили добычу и застыли над ней, стиснув кулаки и челюсти. Люди молчали. Зачем слова! Кто-то усмехнулся. Кто-то жадно вздохнул. Кто-то брезгливо сплюнул.

— Я поймал его у реки, — сказал Ширак полушепотом. — Он кричал, что не виноват, Бахрам его послал. Просил пощады. Я не пожалел, зарезал. За мной долго скакали. Я запутал следы. Так ушел…

Ширак умолк, облизал сухие губы, растерянно поглядел на отца и присел в сторонке. В эти дни душа полудикого кочевника получила два таких удара, каких Ширак не знал иикогда.

Случается так: пастух крепко спит в шатре. Среди ночи его будят самым грубым образом и говорят: «В пустыне ураган, овцы пропали во мраке, собери их». Смысл этих слов не доходит до пастуха, так как он еще не совсем проснулся. Однако он уже понимает, что произошло какое-то страшное событие, и в тревоге бежит наружу.

Ветер яростно набрасывается на пастуха, валит его с ног и выдувает из головы остатки сна. Пастуха охватывает смятение, только сейчас он осознал, какое трудное поручение ему дали. Пастуха пугает ревущая темнота, ему хочется обратно в шатер, однако он упорно ищет овец, потому что это его долг. Отморозив руки и ноги, пастух находит овец в лощине у гор. Пастух страдает от боли и ликует от сознания того, что он хорошо выполнил поручение. Страдания, смешанные с ликованием, повергают человека в лихорадку, от которой все путается в голове.

Так было с Шираком. После того как «орлы» разгромили род Оленя, сын вождя тупо озирался вокруг, подобно пастуху, которого во время глубокого сна совершенно неожиданно сбросили с теплого ковра. Хотя для мозга, не привыкшего к сложным размышлениям, и сердца, небогатого чувствами, глубина события была просто непостижима, Ширак всем нутром понял: произошло нечто страшное, непоправимое, и возврата к прошлому пет. Так нанесли душе молодого хорезмийца один удар.

Второй удар он принял сегодня утром, там, у реки, где прекратил свое существование Гани, сын вождя рода Орла. Ширак поскакал к ставке Бахрама как бы в полусне, точно пастух, которому старейшина приказал найти овец, раскиданных по пустыне ураганом. Юноша не сразу понял, как трудно поручение отца! Сидя на песке и вспоминая подробности поединка, он содрогался. Могучие, озверелые «орел» и «олень» схватились, словно два тигра на водопое. Они с визгом грызли друг друга, с воплями ползали по земле, давили, душили, царапали, избивали и проклинали. И потом — отчаяние в глазах «орла», распластанного на берегу, мольба о пощаде. Ширак, рыча от злобы, прикончил «орла» безжалостно. Только сейчас он почувствовал досаду на себя: Гани был человеком, а Ширак зарезал его, как барана. Но сын Сохраба тут же вспомнил другое — крики матери, которую рубили секирами. Шираком снова овладело ожесточение, он жаждал новых схваток, новых стонов.

Сохраб подошел к Шираку, положил на голову сына свою тяжелую руку.

— Ты — хороший воин! — сказал хорезмиец сурово.

Так похвалил бы старейшина пастуха, разыскавшего овец в пустыне. От скупой похвалы глаза Ширака просветлели. При словах отца чувство мести и победы, поднимавшееся в груди молодого кочевника, вытеснило все другие чувства, впрочем, их было немного: Гани получил то, что заслужил, и жалости тут не место. Ширак облегченно вздохнул, успокоился, горделиво усмехнулся.

— Недаром твое имя значит «лев», — продолжал Сохраб. — Кровь за кровь, набег за набег — таков обычай предков, и подвиг твой славен. Теперь моя голова ясна, сердце окрепло!