Трон императора: История Четвертого крестового похода - [209]

Каждому из Ричардусов вручил по серебряной статуэтке от моего походного алтаря и велел беречь их, не продавать ни в коем случае. Затем развернул карты, присланные Конрадом, и вместе с Ричардусами принялся изучать, как добраться до аббатства, и тут вернулся бритт. Всклокоченный, хромающий, с синяками на лице. Лилиана вскрикнула в тревоге, спросила, что с ним приключилось. Его ответ прозвучал загадочно:

— Завершил свое паломничество, причем весьма неплохо, хотя на память о нем так и не обзавелся святыней.

Я велел ему отвезти Лилиану в аббатство. Он будет охранять ее, пока она благополучно не доберется до Германии. Бритт не возражал.

Однако он начал возражать, когда понял, что мои оруженосцы будут их сопровождать по моему приказу. Он запротестовал, твердя, что рыцарю в бою обязательно нужны оруженосцы, ему без них не обойтись — как тогда он освободится от доспехов?

Разумеется, я не стал отвечать на это, а вынул из своей личной котомки самую большую драгоценность — печать маркиза. Те немногие воины, которые не знают, как я выгляжу, узнают меня по печати. Я пробил кинжалом отверстие в нижнем углу документа, продиктованного Конраду, того самого документа, по которому Лилиана и ее ребенок становятся моими подопечными, затем продел в отверстие кожаный ремешок с прикрепленной к нему печатью и вручил Лилиане, сказав:

— Теперь тебя защищает сам Бонифаций.

Вместо того чтобы выразить радость или благодарность, она вдруг разволновалась и даже побледнела.

— Как ты можешь расстаться с нею? — спросила она, имея в виду печать, до сих пор служившую мне талисманом.

Я ответил, совершенно не погрешив против истины, что больше в печати не нуждаюсь.

Мы с Лилианой потрясенно переглянулись. Я подошел к ней, хромая, и она встревоженно прошептала:

— Оставайся с ним. В монастырь мы доберемся и без тебя. Не оставляй его здесь одного. И скажи, ради бога, что же с тобой случилось?

— А что будет после того, как ты уедешь из монастыря? — спросил я. — Как ты доберешься без меня в Германию, если понадобится?

Робко улыбнувшись, она прошептала:

— Сначала Святая земля, а потом уже Германия.

— Что?

Она положила мою ладонь себе на живот.

— Я хочу, чтобы хотя бы частичка Отто побывала там, — сказала она. — Для него это паломничество было в первую очередь потрясающим приключением. Самым великим в его жизни. Было бы жаль не завершить его для Отто.

Все утонченные, благородные речи Грегора так и не сумели объяснить мне, что же такое паломничество, а тут сразу все прояснилось. Я обнял Лилиану и разрыдался.

Грегор понял, что они отправились в путь, а я не поехал с ними, но не удостоил меня ни словом, ни взглядом. Он вернулся за свой алтарь, опустился на колени, коротко помолился, а потом начал что-то записывать. Покончив с этим, он вновь начал молиться.

Я подхватил котомку с инструментами и вышел из хижины.

В течение следующего часа, хромая по темному бурлящему лагерю, я умудрился соорудить для себя нечто вроде доспехов, хотя голова моя была занята другим — последним поцелуем Джамили. Кольчужный шлем, доставшийся мне от Отто, теперь будет закрывать мою голову. У оруженосцев, выросших из своих доспехов или перешедших на полное рыцарское снаряжение, мне удалось выменять на свои инструменты подбитую тканью кольчугу, кожаные штаны, деревянный меч для учений и кинжал, сделанный из обломка германского меча.

К моменту моего возвращения в хижину Грегор успел заснуть перед алтарем. Я сложил свои жалкие доспехи рядом с его рыцарским облачением, накрыл его одеялом, а затем забрался под одеяло и сам, успев заметить, что для боя он выбрал щит брата.

Проснулись мы на рассвете под звуки труб, просигналивших побудку.

65

Как мне начать рассказ о том, что натвори ли эти нечестивцы!

Никита Хониат.

Хроника Четвертого крестового похода

У битвы есть одна особенность, о которой ее участники никогда не упоминают: долгое ожидание, навевающее непреодолимую скуку. Правда, иногда будоражит мысль, что любая минута может принести смерть, если тебя по-прежнему волнуют подобные вещи.

Когда мы одевались, было еще темно. После вчерашних кульбитов у меня жутко болело все тело. Грегор пришел в ужас от моего намерения последовать за ним на битву, но я пропустил мимо ушей его протесты.

А потом все утро мы просидели на корабле. Это был корабль Бонифация «Сан-Джорджо» — именно его прикрепили к «Иннокентию». Вообще было двадцать таких пар, связанных вместе для устойчивости, по предложению Балдуина. На каждой из них находились длинные осадные лестницы с абордажными крюками, выпиравшими из непомерно высоких надстроек. Корабли должны были подойти как можно ближе к стенам, забросить на них крюки и постараться закрепиться, позволив воинам перепрыгнуть на башни. Дандоло и Бонифаций посулили большую награду тому, кто первым высадится на городскую стену.

Но поднявшийся сильный ветер мешал кораблям, и несколько часов были потрачены впустую. Тем временем лучники и арбалетчики с обеих сторон заполнили воздух смертоносными стрелами; продолжался непрерывный обмен катапультными снарядами. Но наибольший урон вызывал греческий огонь, который греки насаживали на свои стрелы. Магический ужас этого вещества заключается в том, что от воды оно только взрывается пламенем. Единственный способ затушить его — посыпать песком, которого у нас не было, поэтому приходилось лить на него уксус (из весьма скромных запасов) или мочиться на него — только так мы справлялись. К середине утра все корабли флота, включая наш, стали скользкими, сырыми и вонючими. Многие воины — особенно пешие, которым не хватало кольчуг и приличных шлемов, — попрятались по корабельным трюмам, не выдержав огневого вала. Грегор не спрятался, я — тоже.