Тролль - [27]

Нет, это вряд ли. Убитая горем мать не стала бы шантажировать убийцу дочери. Она скорее отправила бы его на тот свет так же, как он сделал это с её ребенком. Матери самоубийц плохо подходят на роль шантажистов.

И вот он – тот самый адрес, указанный в письме Анонима. Подъезд, в котором живёт мать моей жертвы. Дверь с домофоном, квартира на седьмом этаже. Окна выходят во двор, я смотрю на них, но в тёмных стёклах отражается лишь мутное февральское небо. За стёклами серые занавески и кашпо с цветами. Наверняка пошлая безвкусица внутри, какие-нибудь старые фотографии по стенам и календари с портретами эстрадных звёзд.

Пью пиво и наблюдаю. Мне нужно попасть в подъезд.

Двор почти пуст. Лишь изредка проходят какие-то люди, прогуливающиеся пенсионеры или возвращающиеся со школы тинейджеры, и исчезают в сумрачной бездне спального района вокруг. Дверь подъезда застыла безмолвной преградой на моём пути.

Проходит минут пятнадцать, из подъезда вываливается парочка алкоголиков – мужик и баба, одинаково помятые и одинаково потерянные в этой жизни. Некоторое время они мнутся на крыльце, выясняя отношения, затем медленно ковыляют через двор. По пути мужик стреляет у меня сигарету. Протягиваю ему штуку, ощущая смрадное дыхание с застарелым запахом перегара. Животные.

С таким контингентом вариант с почтовым ящиком отпадает сразу. Придётся подбросить конверт под дверь.

Одним глотком опустошаю бутылку и иду к подъезду. Набираю на домофоне номер квартиры Марининой мамы, жду ответа.

Домофон начинает пиликать, через некоторое время я слышу глухой голос:

– Кто?

Этот, в общем-то, закономерный вопрос неожиданно обескураживает меня, и я медлю с ответом, хотя прекрасно понимаю, что нельзя вот так молча стоять, надо что-то сказать… наконец, кое-как выдавливаю:

– Откройте, пожалуйста. Это почтальон.

Не уверен, что мои слова прозвучали хоть сколько-нибудь убедительно. Наверняка у почтальона есть свой ключ. С другой стороны совсем не обязательно, что Марининой маме это известно или вообще есть какое-то дело до того, кто и зачем пытается попасть в подъезд.

Несколько секунд тишины заставляют меня изрядно понервничать, но затем раздается торжественное пиликанье домофона, свидетельствующее о том, что дверь в подъезд открыта. Я дёргаю за ручку и нервно тяну металлическую дверь на себя. Полумрак подъезда и застаревший запах мочи, резко бьющий в нос, как ни странно, приносят некоторое облегчение. Я внутри.

Оглядываюсь по сторонам – никого. Обшарпанные стены украшены гирляндами росписей. «Гика», «Я люблю Олю», «Виктор Цой», «Punks not Dead», «Наше поколение – провал». Искренность этих стен пробирает до слёз. Наше поколение и вправду говённое.

Вызываю лифт, надеюсь, что он приедет пустым. Не хочу, чтобы кто-нибудь меня здесь видел. Где-то в недрах шахты урчит и клекочет.

Наконец створки дверей разъезжаются, я вхожу в кабину. Все тот же запах мочи, исписанные стены. Похоже, ремонт тут не делался очень давно.

Поднимаюсь на восьмой, этажом выше квартиры Марининой мамы. Спускаюсь по чёрной лестнице. Прислушиваюсь, нет ли кого на лестничной клетке. Ни звука.

Я аккуратно открываю дверь, оказываюсь на площадке перед лифтами. Чуть дальше тянется коридор с дверями квартир. Нужная мне квартира находится в самом конце коридора.

Осторожно крадусь, ощущая себя как минимум квартирным вором, как максимум – разведчиком в глубоком тылу врага.

Очутившись перед самой дверью, некоторое время думаю, что предпринять. Я в одном шаге от цели и это вводит в ступор.

Не придумываю ничего лучше, чем положить конверт на коврик перед дверью и нажать на кнопку звонка. После этого бегом ретируюсь на чёрную лестницу.

На одном дыхании я слетаю вниз, лестничные пролеты мелькают перед глазами с какой-то неописуемой скоростью, словно картинки спятившего калейдоскопа. Лишь оказавшись на первом этаже, останавливаюсь и прислоняюсь к стене, чтобы отдышаться.

Шагов на лестнице не слышно, похоже, меня никто не преследует. Некоторое время пережидаю, вслушиваясь в тишину. Где-то за стеной гудит лифт. Надо уходить.

Я выхожу на улицу с чёрной лестницы и вдоль стены движусь к углу дома. С этого ракурса увидеть меня из окна квартиры Марининой мамы не представляется возможным. Я всё рассчитал, приводя в порядок дыхание на лестнице.

За углом я ускоряю шаг и дворами движусь к остановке автобуса. Я сделал то, что приказал Аноним, но облегчения это мне не приносит. Я не очень-то верю в добрые дела. Всё это чушь и пафосное морализаторство, душевное рукоблудие, если можно так сказать. Деньги решают всё, но Марину они не вернут. Мне не жалко денег. Я просто не хочу быть марионеткой в чужих руках.

Впрочем, все мы – куклы в руках судьбы. Она играет с нами и выбрасывает, когда ей заблагорассудится. Судьба жестока, так зачем и нам быть добрыми?

Все люди – хуту и тутси этой планеты. У одних в руках ножи, а других скоро прирежут. Время от времени они меняются местами, но исход всегда один. Кто-то должен отдать концы, кто-то обязан проиграть. Я не хочу, чтобы этим кем-то стал я.

Надо вычислить Анонима.

6

Низкое серое небо нависло над городом, грозя рухнуть на него, придавить своей громадой, погрести под собой. От одного взгляда на это небо невольно сжимается сердце. Это небо одиночества и пустоты, которыми буквально пропитано безвременье на стыке угрюмых зим и тягучих северных вёсен. Небо цвета лезвия ножа в руках твоего убийцы…