Троица - [13]

Дерри был подвергнут тщательному обыску. Убедившись, что при нем нет оружия (во всяком случае, такого, какое они могли бы найти), стражники объявили о приходе визитера и открыли перед ним дверь во внутренние покои.

Войдя, Дерри первым делом увидел королеву, которая сидела со своим супругом за ужином. На первый взгляд казалось, что король Генрих, как ни в чем не бывало, сидит, склонившись над тарелкой с супом, только в несколько квелой позе. И лишь затем становились видны веревки, путами крепящие монарха к спинке стула, чтобы тот не упал, пока стоящий рядом слуга кормил хозяина с ложки. С появлением постороннего слуга чутко поднял голову. По мере приближения стало видно, что Генриху спереди подвязан нагрудник, как малому дитяте, и супа туда накапало едва не столько же, сколько в рот. По треугольному разрезу безвольных, полураскрытых губ стекал наваристый бульон. Стоя в коленопреклоненной позе, Дерри заслышал негромкое бульканье: монарх поперхнулся проглоченным.

Капитан Хоббс дальше порога не двинулся, дверь закрылась у Дерри за спиной. Молодая королева, блестя глазами, встала со стула.

– Дерри, да у вас голова как яйцо! – тревожно-радостным возгласом встретила она вошедшего. – На ней почти не осталось волос!

– Да, ваше высочество. Францисканец, что управлялся с бритвой, оказался на редкость усерден.

Поднимаясь с колен, он неожиданно для себя покачнулся: тепло в комнате и голод накатили волной слабости. При виде его состояния улыбка королевы потускнела.

– Хамфри, помогите мастеру Брюеру сесть, иначе он упадет. Быстрее, он близок к обмороку.

Дерри, ощущая в себе мутноватую слабость, остекленело огляделся, думая увидеть, к кому она обращается, и почувствовал, как его самого крепко берут под мышки и, взнуздав, усаживают на широкий деревянный стул. Он моргнул, пытаясь собрать свои внезапно поплывшие мысли. Такая слабость вводила в смущение: ведь брат Питер со своими монахами сейчас все еще шлепает где-то под дождем, направляясь к своему амбару, где можно заночевать.

– Минута, и я буду в порядке, ваше высочество, – каким-то странным, отдаленным голосом произнес он. – Дорога выдалась долгой.

Он не сказал, что за ним охотились, что он до предела напрягал свою сметку и свои связи, чтобы как-то удерживаться впереди людей, идущих за ним по пятам. За минувший месяц его трижды обнаруживали, и он был вынужден спасаться от погони (два раза на протяжении одной лишь недели перед тем, как он примкнул к монахам). Он знал – еще немного, и его настигнут: подведут ноги, или же он не сумеет вовремя добраться до безопасной щели, куда можно юркнуть, забиться и какое-то время переждать. Люди герцога Йоркского смыкали вокруг него свою сеть, не оставляя ни фута свободного пространства. Он уже почти чувствовал у себя на горле шершавую удавку.

Дерри поднял глаза, чтобы поблагодарить помогшего ему человека, и невольно отпрянул, узнав в нем герцога Бекингемского Хамфри Стаффорда – могучего сложения, непомерных аппетитов человека с красным, как кедровая древесина, лицом. Дерри он поднял и усадил легко, как ребенка; оставалось лишь недоумевать, сколько же веса он, Дерри, потерял в дороге.

Подавшись вперед, Бекингем проколол его взглядом, брезгливо морща мясистый нос.

– Можно сказать, живой труп, – вслух подытожил он и, подавшись еще ближе, бесцеремонно принюхался. – Дыхание сладковатое, ваше высочество, как будто уже гнилостное. Что бы он ни сказал, я б вам советовал выжать все из него сейчас, пока он не брякнулся и не отошел прямо у нас на глазах.

Дерри покосился на нависающее брюзгливое лицо.

– Я выживу, милорд. Имею такое обыкновение.

На короля Генриха никто из них за все это время не взглянул. А между тем он сидел здесь же за столом – немо, ничего не видя и, судя по всему, не чувствуя. Дерри все же решился украдкой глянуть на него из-под бровей, и тут же об этом пожалел. Монарх был чахоточно худ и бледен, но не это выглядело пугающе странно, а то, что глаза его были абсолютно пусты. Казалось, что перед тобой сидит труп, хотя это было не так. Он дышал, и при каждом его вдохе голова чуть заметно колебалась.

– Горячей похлебки мастеру Брюеру, – распорядилась королева Маргарет. – А еще хлеба, масла, холодной телятины с чесноком – словом, все, что есть под рукой.

Дерри благодарственно прикрыл глаза, чувствуя, как боль в перетруженном теле несколько ослабевает, отдаляется, а тепло в натопленной комнате блаженно проникает в поры, впитывается в кожу. Рядом с жарким, трескучим огнем он не сидел уже давно. Истома и облегчение овладели им, и он едва не заснул к тому моменту, как у него перед носом поставили блюда и тарелки. Запах съестного неожиданно разбудил в Дерри такой аппетит, что в глаза Маргарет возвратился лукавый, чуть насмешливый огонек. Горячая душистая похлебка в буквальном смысле оживляла, словно напрямую разливаясь по телу и насыщая, прогревая его до мозга костей. Дерри, причмокнув, рванул зубами ломоть хлеба, такого свежего, что его даже не нужно было макать в содержимое тарелки.

– Думаю, жить он все-таки будет, – криво усмехнулся через стол Бекингем. – На вашем месте, ваше высочество, я бы опустил взор на стол. То, как он грубо уминает пищу и сглатывает, тиранит глаз: того и гляди примется жевать еще и бахрому у скатерти.