Зоя Яковлевна была рослой широкоплечей женщиной с рыжеватыми кудряшками, рябым решительным лицом и мужской походкой. Те, кто у нее учился, говорили, что она ведет уроки так, словно мчится на коне впереди отряда крестоносцев или дружины Дмитрия Донского.
Так это или не так, предстояло узнать и седьмому «В». Его прежняя «классная» — утомленная возрастом и хворями Евдокия Валерьевна — неожиданно отказалась от «руководительской» нагрузки, а вместо нее — вот…
— Но как же так? — спросил при первой встрече Гришка Раухвергер, который во всем любил ясность. — Вы же ничего у нас не преподаете и вдруг классный руководитель…
— Я стану вести у вас историю. Вместо Ивана Герасимовича. Он переходит на старшие классы.
— У-у… — послышалось с нескольких парт.
— «У» или не «у» — это решал он, а не я. Отечественная история интересует его больше, чем европейское средневековье.
Это была правда. Неоднократно Иван Герасимович с войны Алых и Белых роз скатывался на войну Белых и Красных армий и принимался рассказывать о штурме Перекопа или Польском походе. Припадая на протез, нервно шагал по классу и говорил о Котовском и Щорсе. А бывало, что о Пугачеве или Александре Невском.
— Я не случайно провожу исторические параллели между нашей страной и другими, — объяснял он. — Независимой истории не бывает. А кто-нибудь из вас помнит, что восстание Уотта Тайлера случилось в те же годы, что и Куликовская битва?
Никто не помнил…
А теперь никто не ждал, что у «Зоюшки» будет так же интересно, как у Ивана Герасимовича, бывшего капитана фронтовой разведки…
Первые два урока, прошли ровно и скучновато, без «кавалерийской лихости». Бахрюков попробовал устроить пробную клоунаду, но Зоя Яковлевна с негромким рокотом в голосе произнесла:
— Я, господа хорошие, к вам не напрашивалась, меня начальство назначило. Если не ко двору, идите к директору, пусть дает другого классного руководителя. Как говорится, «свиданья были без любви, разлука будет без печали…»
Многим это понравилось. Но, конечно, не Бахрюку с его подпевалами. Они решили организовать «представление». Поглядеть, как «Зоюшка» отнесется к еще одному фокусу. На перемене устроили свалку, из этой свалки, выдернули «Глущика» (он меньше других умел давать отпор), связали брючными ремнями и уложили на учительский стол. Кверху пузом. Дали в руки свернутую из бумаги трубку — «свечу».
— Лежи и не дрыгайся, будешь «покойник», — радостно сказал Суглинкин. — Зоюшка придет и устроит тебе отпевание…
Все понимали, что «отпевание» устроит она не только Лодьке Глущенко, но и всему классу. Но каждый надеялся отпереться: мол, я-то здесь при чем? И участвовали в этой забаве не только «Бахрюковские» парни, но и вполне нормальные ребята вроде Сашки Черепашина, Игоря Калугина и Гришки Раухвергера…
В Лодьке перемешивались разные чувства. Бурлило возмущение. Надо было, конечно, сразу скатиться со стола на пол и «упрыгать» к своей парте. Но корячиться в связанном виде, на потеху всему народу — что за радость! А кроме того… вольно или невольно, а он стал главным участником «пантомимы» (так назвал это действо Раухвергер). И если сорвешь такое дело — получится, что струхнул и подвел классное сообщество (какое оно ни на есть, а свое…) Ну… и дурацкое такое, смешливое любопытство: а правда, чем это кончится? А тут прозвенел звонок, все, состроив рожи примерных учеников, встали у парт, и Лодька понял: ничего не остается, как изображать покойника до конца. И даже закрыл глаза…
Зоя Яковлевна командирским шагом ступила в класс и… замерла. Постояла несколько секунд (Лодька видел ее сквозь прикрытые ресницы). Потом она сделала поворот налево кругом, шагнула из двери, и ее каблуки (ать-два, ать-два…) деревянно застучали по коридору.
— К Сергей-Ванычу пошла, — бесцветным голосом констатировал интеллигентный Олег Тищенко и ученым жестом поправил очки. — Жди, Бахрюк, воспитательных мер на свою ж…
— А я-то чё! — взвыл Бахрюков. — Все вместе придумали, а я… Это я, что ли, на столе?!
— А ну, развязывайте, гады! — заорал и задрыгался Лодька. Ремни моментально распутали. Лодька ринулся к своей парте, будто к острову спасения, уселся рядом с Олегом и замер. И остальные замерли — ждали.
Зоя Яковлевна возникла в классе минут через пять. Одна. Положила перед собой на стол указку, как обнаженную шпагу. Обозрела боязливые лица.
— Вы, очевидно, думали, что я пошла жаловаться. Нет, судари мои, я не привыкла ябедничать. И не собираюсь писать в дневники и вызывать родителей… — Тихий вздох облегчения прошелестел над партами. — Но имейте в виду: сегодняшний фокус я вам никогда не прощу! Да! Особенно тебе, Глущенко…
— А я-то при чем! — искренне взвыл Лодька. — я, что ли, сам туда забрался? Меня же связали!
— Да, это был результат общего театрального творчества, — подтвердил Олег Тищенко, который не боялся учителей (за своими профессорскими очками он, был, как за щитом).
— Если это театральное творчество, то Глущенко — исполнитель главной роли. Звезда сцены, — сделала вывод Зоя Яковлевна.
— Ага, это называется «козел отпущения», — горько отозвался Лодька.
— Не знаю, кто козел, кто осел, а кто еще какое животное. Но зоопарк здесь порядочный, — сообщила Зоя Яковлевна. И повторила, что «нынешнего фокуса» этому зоопарку никогда не простит…
