Трое в подводной лодке, не считая собаки - [99]

Нарисовал Гейнцу тайцзы, которая, как всем известно, в краткой и доступной форме изображает круговорот всего сущего в подлунном мире. У русских же она трансформировалась в неразрешимую философскую задачу: «Где начало того конца, которым кончается начало?» С Гейнцем чуть не случился пароксизм мозга, поскольку слова Сашка говорил все знакомые, а вот вместе они никак не сочетались. Всё это, по мнению немца, относилось к разделу магии, поскольку разумом не осознавалось, как научно подтверждённый процесс. Но он молчал. Боялся, что Сашка замолчит, а результаты его опытов — вот они. И они требовали хоть какого-то объяснения.

Сашка тоже боялся. Боялся всего — начиная от того, что Гейнц начнет обвинять его в сношениях с дьяволом, или, на крайний случай, начнёт аргументированно возражать. Трудно тягаться с Шумахером, который цитировал таких авторов, о существовании которых Саня даже и понятия не имел. Гейнц хоть и был так же далёк от теоретической физики, как и Сашка от теоретической химии, но, поскольку дело касалось металлов, он решил дослушать до конца. Было видно, что у него происходит ожесточенная внутренняя работа.

— Ладно, пошли, там, кажется, уже получилось, то что нам надо.

Отсоединили батарею, Сашка опять произвёл все манипуляции с нейтрализацией, заодно успев показать Гейнцу искры. Вытащили полурассыпавшиеся свинцовые электроды из второй бадьи. Гейнц закашлялся:

— Что за хрень? Чем это воняет?

— Это благоухают новые знания, — ответил Шубин, оставил немца в задумчивости, а сам прошёл в первый цех.

Невидящим взором обвёл собравшуюся там компанию. Хмыкнул, что-то там многовато народу. Забрал кусок ткани серо-коричневато-зеленоватого цвета, того, что кратко называется «пегий», вернулся. Бросил ткань в бадью с мутным реактивом и с чувством глубокого удовлетворения наблюдал, как стремительно белеет тряпка. Гейнц сразу сообразил, что происходит, даром, что металлург, и выразил своё восхищение замысловатой фразой. Из-за того, что западные народы не имеют доступа к лексическим богатствам Востока, немцам, живущим в России, приходится приобщаться к русскому культурному наследию таким вот своеобразным способом. Саня же молча достал тряпку и потёр ее пальцами. Раствор мылился. Он сполоснул руки в предусмотрительно приготовленном уксусе. Кажется, получилась «Белизна». Впрочем, с точки зрения конечного результата не столь важно, что там получилось, главное, чтоб не было смертельно ядовитое. А уж чем оно там отбеливает, кислородом или хлором, так то без разницы.

— Ну всё, Гейнц, — сказал Саня, — теперь можно монтировать моталки-пермоталки и систему шлихтования.

Немец уже перегрузил мозг себе новыми терминами и не возмущался. Шлихта, так шлихта. Пока Саня отфильтровывал отстоявшийся раствор в другую посуду, примчались его пацаны и начали собирать по чертежам воробы, мотовила и прочие рамы с колёсиками. Саня смазал подшипники остатками солидола, того самого, до миллиграмма соскобленного с банок тушенки. Чем дальше будем смазывать — одному Небесному Механику известно.

Сашкины надежды, что Гейнц разобрал перегонный аппарат, разбились, как хрустальная мечта. Великой тайной для него было и то, откуда немец брал брагу. Но самогон с каждым днём становился всё качественнее, видимо Гейнц отработал технологию и температурные режимы. Не выпить же сегодня, в честь победы разума над слепыми силами природы, было невозможно. Они и выпили. Потом уже Гейнца растащило на откровения. Видимо, в ответ на Сашкину лекцию о настоящей химии, где нет места химерическим интеллигенциям.

— Ты знаешь, Александер, когда я был молод, когда учился в университете, какие мечты меня обуревали! Какие планы я строил! Я мечтал стать учёным! Получить всемирную известность. Но увы. Все мечты разбились о суровую действительность. Для того, чтобы заниматься наукой, нужны деньги. Много денег. Кое-кому хорошо, кое-кто смог стать клиентом у людей с деньгами и положением, а мне пришлось зарабатывать на хлеб своими собственными руками. Даже ваша академия, что в Санкт-Петербурге — это совсем не то. Это… Да ладно. Всё прошло.

— Всё прошло, как с белых яблонь дым… — поддержал его Саня, — но мы не сцым с Трезоркой на границе. Просто ещё не пришло наше время. Ты прав, на хорошую лабораторию нужно много денег. Но ещё нужно до хрена хренищева времени. Вот заработаем денег и сразу сделаем самую лучшую в мире лабораторию. Я тебе открою секрет, — всё, что я знаю про электричество — сейчас в мире вряд ли поймут хотя бы два человека. А пока будем пользоваться явлениями природы безо всяких доказательств.

Эти слова Гейнца привели к некому подобию внутреннего спокойствия. По крайней мере, с будущим образовалась хоть какая-то определённость.

— Ты вот что, — вспомнил Сашка, — разбери тут вот эти мешки, что Костя привёз. А то я в минералах не силён.

Сам Берёзов, гуляя по Муромским землям, оказывается даром время не терял. Откапывал, по возможности, небольшие шурфы и брал пробы. Складывал в мешочки и даже подписывал бирки — где взято. «Некоторые, представь себе, — говорил он Сашке, — не в эмпиреях витают, а ходят по земле и, представь, иногда даже смотрят под ноги». Вообще, в Судогдском уезде во времена оны было около двадцати стекольных заводиков, больше, чем на всей прочей Владимирщине, вместе взятой, так Костя хотел знать, было ли сырьё привозное или же его добывали на месте. Угля, слава богу, там было завались. Ну и всякие прочие камни он тоже привозил. Это, конечно, было вполне в Костином стиле — привезти, нагрузить работой и свалить. «Сам-то небось, по Невскому сейчас гуляет», — бурчал Саня. Вряд ли он сам смог отличить простой известняк от доломита или магнезита, не стоит даже и стараться. «Не надо себе льстить, — думал Шубин, — не знаешь, значит надо искать того, кто знает. Если в стране кто-то варит сталь, значит, есть люди, которые знают, как это делать. Вот пусть Гейнц и разбирается».