Трое в подводной лодке, не считая собаки - [91]

— Деда, дедушка, — бросился он в Апраксину, вцепился ему в камзол, — неужто ты меня забыл? Я скитался, голодал, добрые люди из милости кормили… — подвывал Мыш, размазывая сопли и слёзы по лицу, — а ты меня бро-о-о-сил… Я тебя звал, искал, а ты куда-то исчез…

Фёдор Матвеевич отшатнулся, попытался отстраниться от Мыша. Но тот настолько жалостливо и настойчиво называл его дедушкой, что пришлось графу внимательно всмотреться.

— Ну-ка, ну-ка… — Взял ладонями его лицо ладонями и повернул на свет, — где вы его нашли? — взволнованно спросил он.

— Недалече от Владимира, — не стал уточнять детали Костя.

— Да, так оно и есть, — бормотал, продолжая рассматривать лицо Мыша, — Аннушка, вылитая Аннушка… Господи, боже мой, это меня настигают грехи мои тяжкия… Внучек… — и начал заваливаться набок.

Костя подхватил Апраксина, аккуратно уложил на пол. Рванул лацканы тугого камзола, золотые пуговицы с глухим стуком разлетелись по полу. «Не хватало, чтобы старый пердун кони двинул прямо щас. Мыша прибью, сироту сраного», — мысли скакали с места на место.

— Лекаря, лекаря сюда, — зычно проорал Ефим Григорич.

Засуетилась дворня, откуда-то из-за угла, как чёрт из табакерки, выскочил лекарь, графа уложили на кушетку и пустили кровь.

Лекарь, судя по всему, немец, протокольным голосом начал вещать:

— Госсподин граф есть плёха чувствовать. Нада дать ему покой.

— Пшёл вон, — сообщил ему Апраксин, — где Романов? Константин? Ярослав?

— Все здесь, ваш сиясь, — отозвался Костя.

— Чей подсыл, узнал?

— Графа Толстого.

— Что с ним?

— Захлебнулся на конюшне. Криком захлебнулся, — тут же уточнил Берёзов, — я взял на себя смелость… Он всё слышал, самое важное…

— Тогда… — Фёдор Матвеевич сделал неопределённый жест рукой.

— Не извольте беспокоиться, всё чисто будет.

— Пусть Ефим останется, вы идите, — Апраксин говорил тихо, но властно, — помогите встать.

О чём толковали целый час граф и Романов, так и осталось неизвестным, Ефим Григорич оказался твёрд, как алмаз.

Костя, Слав и Мыш уселись в столовой, поближе к винцу.

— Душераздирающее зрелище, — прокомментировал Костя, — какое-то противоестественное. Ты чё творишь, урод? — обратился он к Мышу, — чуть фигуранта в ящик не отправил!

— А кто ж знал, — ответил Мыш, — что он такой больной.

Ни тени раскаяния, ни следа слёз и былого, совершенно искреннего, горя.

— Ты сам говорил, надо всякие шансы использовать, — рассудительно сообщил Косте юный мошенник, — а я разговор подслушал, что дядька Ярослав тёр графу… про сирот…

— А если б сорвалось? — продолжил допрос Костя.

— Ну и чё? Получил бы подзатыльник, да и все дела. Я ж у него не серебро из буфета тырил…

— Артист, блин, погорелого театра, — тяжело вздохнул Костя, — чуть всё дело не сорвал.

Но Мыш продолжал теребить Костю за рукав.

— Я как почувствовал, дядь Кось, будто кто толкнул… — начал взволнованно частить Мыш, — что надо именно так сделать… Я не знаю, дядь Кось… я боюсь, можа бесовское наваждение?

Слава заинтересованно слушал пацана.

— Ты это брось, — ответил Костя, — скажешь тоже, бесовское. Не иначе, волею твоего ангела-хранителя.

Хотя и сейчас Берёзов не имел никакой уверенности ни в чём. «Атас, полный аут… — растерянно думал Костя, нервно стуча пальцами по столешнице, — феерия какая-то, Босх, Брейгель и мексиканский сериал. Деда на подвиги тянет, Апраксин, Апраксин! — воспылал любовью к ближнему своему, сироток возлюбил… Мыша какие-то силы толкают на авантюры, должные провалиться ещё на стадии задумок, а они срабатывают. Чёрт знает что творится!»

Вся картина мира рушилась на глазах, все планы и заготовки летели псу под хвост. Планировали же тихо, не светясь, получить свои бумажки, и так же тихо свалить из Питера. Нет, в случае осложнений Костя допускал, что придётся придушить пару-тройку бюрократов-взяточников, но чтоб так вот… Мыш — графинчик, уссаться можно!

— А потом попустило, как старикан сказал «внучек», я боюсь, дядь Кось, что делать-та? Какой же из меня граф?

— Не сцы, малыш, прорвёмся. Старик к тебе гувернёров приставит, научит всякому, не только шнурком людей давить.

Он налил себе полный бокал вина и выпил.

— Блин, какая-то мыльная опера. Как бы не передумал граф, насчёт гимназий, — пробормотал Костя.

— К завтрему созреет, — уверенно отвечал Слава, — ночь помучается, день поразмыслит и согласится.

— Ну-ка давай, колись, что это было? Как ты клиента охмурял?

— Я сам толком не знаю. Я поначалу, ещё в Романово, испугался, потом привык. Главное, говорить то, что хотят услышать. С людьми надо говорить на том языке, который они понимают. Вот и я, проговариваю, подталкиваю, а потом все сами всё делают. Начинаю пробовать разными ключевыми понятиями — слава, богатство, удовольствия, или же на эмоциональную сферу. Как воздушный шарик нажимаю. Пока не почувствую, что в резонанс вошёл. А там уже проще, как на одной волне. Конечно, против базовых установок личности не попрёшь, если они есть. Но у некоторых и этого нет. Есть люди с сильной волей, сформировавшимися целями в жизни, с теми обычно туго. Это я чувствую.

— Ну вот, а ты говорил, когда я из Бахтино приехал, что у вас с Сашкой никаких изменений нет. Это же вообще! Не пробовал МММ организовать?