Трое в одном - [4]

Девушка вспыхнула и смущённо ответила:

— Я старуха: мне уже двадцать два года.

— Ребёнок…

Асылбек насмешливо фыркнул:

— Ничего себе ребёнок! Да у них с Борькой в следующее воскресенье свадьба. И я на эту свадьбу приглашён первым.

Лена покраснела ещё больше, а Борис, который чуть не подавился яблоком, сделал страшные глаза и выразительно посмотрел на Асылбека.

— А чего смотришь? — невинно спросил Асылбек. — Подумаешь, тайна! Им, дедушка, уже и ключи от новой квартиры пообещали дать.

Старик ласково оглядел Бориса. Хороший парень! Сколько ему? Лет двадцать пять, не больше. Только в прошлом году закончил институт. А ведь, поди, считает себя пожившим человеком. Жениться собрался…

— Ну, а где же всё-таки тост? — нетерпеливо спросил Асылбек.

— Лет до ста расти вам без старости, — предложил Борис и снова поднял бокал.

Асылбек отмахнулся:

— Не суйся, Борька. И не цитатничай. В наши дни это уже не модно. Пора шевелить собственными мозгами.

— Если они есть, — добавила Лена.

Асылбек важно кивнул и выжидательно посмотрел на Орлова. Тот откинулся на спинку кресла и медленно поднял бокал.

— Ну что ж… Давайте-ка, друзья, выпьем за науку.

— За хирургию, — уточнил Акбар.

— И за журналистику, — ввернул Асылбек.

Борис сдвинул брови и строго сказал:

— Не выйдет, юноша! Журналистика — не наука.

— Журналистика тоже наука, — с жаром возразил Асылбек. — Врач изучает тело, журналист — общество. К врачам обращаются раз в год, к газетам — ежедневно.

Акбар иронически улыбнулся:

— Небось, допечёт болезнь, так забудешь о газетах, а побежишь к врачу.

— Кто как, — заметила Лена. — А наш Асыл, наверное, даже умрёт с собственной корреспонденцией в руках.

— И завернут его бренное тело в газеты, — со вздохом сказал Борис.

— Как селёдку, — добавил Акбар.

Все засмеялись и выпили.

Старый профессор любовно следил за молодёжью. Ему нравилась эта весёлая компания. Конечно, в его годы молодёжь была другой. Пожалуй, серьёзнее…

На какой-то миг в его памяти всплыли далёкие студенческие годы… Петербург… Медицинский факультет. Горячие споры в тесной комнатушке, за хромоногим столом, на котором, кроме буханки чёрного хлеба да куска дешёвой колбасы, ничего не было. Но зато какие проблемы решались за этим столом! Какие проблемы! Спорили о судьбах народов, о революциях, выносили безапелляционные приговоры правительству и царю.

Этим молодым людям, конечно, легче. Вот шампанское на столе… А разве он его пробовал в юности?

Нет, теперь не то… И куда делась серьёзность, которой отличалось его поколение? Вон, например, у Асылбека какой-то постоянный шутовской тон. А ведь парень не глупый. Должны же его волновать серьёзные вопросы. Не считает же он, в самом деле, что неё главное уже сделано старшими поколениями. Откуда же этот небрежный тон? Что за дурацкая манера о серьёзных вещах говорить шутливо? Или, может быть, это инстинктивная боязнь ложного пафоса, иммунитет против слишком красивой и громкой фразы, которой — чего уж таить? — иногда грешило его поколение?…

Впрочем, стоит ли об этом думать? Главное, ребята они неплохие, хорошо с ними…

Александр Иванович любил молодёжь. С нею он сам чувствовал себя моложе, бодрее, забывал свои восемьдесят лет, не думал о надвигающейся смерти, о которой так или иначе приходится думать тому, кто прожил долгую жизнь.

— Лена, — неожиданно обратился он к девушке, — вы когда-нибудь задумывались, что придёт время, и вы непременно умрёте?

Все с любопытством посмотрели на девушку. Она растерянно заморгала и, запинаясь, ответила:

— Н-нет… Не думала…

Орлов усмехнулся:

— Однажды Льва Толстого спросили: «Что такое молодость?» И он объяснил: «Скажите семнадцатилетней девушке, что она умрёт. И девушка ответит: «Фи! Глупости!» Вот это и есть молодость».

— А вы?… — начала было Лена, но спохватившись, умолкла.

Впрочем, профессор понял её.

— Вы хотите спросить, думаю ли я о смерти? Думаю. И боюсь её.

— Боитесь?

— А вы считаете, стыдно бояться смерти? Нет, это естественное чувство. Не боится смерти только тот, кто не любит жизнь. А я люблю жизнь…

Орлов помолчал, взял вилку и, задумчиво выводя на скатерти какие-то линии, тихо добавил:

— Только, ради бога, поймите меня правильно. Я готов пожертвовать жизнью ради чего-то большого. Я прошёл через две войны, не раз сталкивался со смертью, был ранен…

Он невольно пошевелил ногой, изувеченной в первую мировую войну, и продолжал:

— Я даже готов рискнуть жизнью, чтобы поставить интересный опыт. Но покорно ждать своей смерти только потому, что она неизбежна, только потому, что ты прожил положенное количество лет, — это глупо.

— Вечный вопрос… — тихо сказал Акбар.

— Вечный и до сих пор неразрешимый! В наши дни человек научился многому. Он переделывает лицо нашей планеты, меняет течения рек, расщепляет атомное ядро, врывается в космос, а вот победить собственную старость не может. На протяжении многих веков величайшие учёные бились над этой проблемой, а что толку?

— Но ведь продолжительность жизни увеличилась, — напомнил Борис.

— В среднем — да. Но лишь за счёт того, что мы научились бороться с болезнями. За счёт того, что мы спасаем от преждевременной смерти молодых. Но абсолютная продолжительность жизни отдельного человека почти не изменилась. В древнем Риме старость наступала в таком же возрасте, как и в наши дни.