Трое в машине - [14]

— Ну и что?

— А то, что ваш дружок-приятель Виктор Лапин совершил разбойное нападение в группе с Долгополовым, ограбил сберкассу, убил должностное лицо при исполнении служебных обязанностей и передал деньги вам. И все это вы скрываете с целью запутать следствие. У нас есть основания привлечь вас к уголовной ответственности за соучастие в особо тяжком преступлении.

— Вы говорите со мной так... будто не я сдала... в милицию.

— Вы ждали Лапина в парке. По предварительному сговору. Он передал вам портфель из рук в руки. И никаких «под кустом» не было. Вам не пришлось ни нагибаться, ни поднимать. Почувствовав угрозу разоблачения, вы сдали деньги в милицию.

— Никаких угроз не было! Я все сказала, можете обвинять! В чем угодно!..

Демин, как и при первом допросе, сидел в сторонке и смотрел на нее во все глаза. Как на слепую, которая его не видит. А она и впрямь не видела никого и ничего, боролась со своей растерянностью и думала об одном — не сдаваться. Не менять сказанного. На своем стоять. Повторять, повторять... Гордая!

А Демин терзался. Досадовал. Оттого что бандитский налет, ее участие, ее, в конечном счете, растленность, — все это не оставило следа, никак дурно на ней не отразилось внешне.

«Потребовала кучу денег, — гадал Демин, — и они пошли на грабеж. Исчадие порока, уличная девка, воплощение разврата, — накручивал Демин и смотрел на нее, ощущая угрюмое бессилье, злость и обиду за всех честных парней, мужчин, которые не смогли ее привлечь, заслужить ее внимания, а вот Лапин — смог. Чем? «Глотка широкая... Боксер... Вступился...»

Смотрел на нее Демин — и не находил подтверждения своим накручиваниям. В деле она оказалась случайно, ее впутали, ловко, с расчетом на ее чистоту, порядочность, — так он хотел думать. И надо исходить из презумпции невиновности. Бремя доказывания по нашему праву лежит на обвинителе. Все сомнения — в пользу подозреваемых. Она оскорблена подозрением в сговоре и не хочет сказать правды. А кроме того, боится, это естественно. Подлый мир может ей отомстить. Жестоко, зверски. Об этом Демин будет говорить с Шуптой. И с Дулатовым. Ее впутали. Она не такая. А для доказательства нужно заручиться поддержкой. Школы, семьи, места работы. Одним словом, общественности. И это не будет противоречить его служебному долгу. Поскольку следователь сочетает в себе — должен сочетать! — обвинителя и защитника.

Демину хотелось прежде всего разделить их — Таню и Лапина. Доказать их несовместимость. Для себя. И вообще для жизни.

Театр был на гастролях в Новосибирске. Родителей Тани вызвали телеграммой. Оставалась она вдвоем с бабкой, матерью отца Марией Игнатьевной, доброй старой украинкой, которая при встрече с Деминым забыла русскую речь и все восклицала: «Та як же так? Та що ж такэ! Та, мабуть, це не вона!»

Отец приехал убитый горем, молчал, а мать не горевала, а злилась. «Мне должны были присвоить заслуженную, и вот...» Как она теперь выйдет на сцену? Зашикают — мать преступницы. Нервная, издерганная, жалко на нее было смотреть, неприятно. Она вела себя так, будто беда случилась не с дочерью, а только с ней, актрисой Пригорской. Сам Бойко пошел провожать Демина до трамвая, и по дороге они разговорились. Он все пытался оправдать жену: «Ее можно понять — она актриса прежде всего. А потом уже мать, жена и прочее. Тем более, сорок лет. Критический возраст для актрисы, самоутверждения хочется, прочной славы, объективно оформленной. Званием. А с Таней... полная для нас неожиданность. Как будто ее автобус сшиб... Никакой предрасположенности к таким связям у нее не было... Хотя после школы она изменилась. Какой-то вывих произошел. В сознании...»

После школы она поехала поступать во ВГИК на актерское отделение. С двумя письмами к известным деятелям кино, с которыми режиссер Бойко был знаком. Не прошла по конкурсу, вернулась, привезла нераспечатанные письма, она с ними никуда не ходила. Подробностей не рассказывала, сказала лишь, что там ей не понравилось. «Если бы и прошла, сбежала». Школьная подружка уговорила ее вместе поступать в строительный, обещала помочь и предупредила тихонько, что надо внести триста рублей. Об этом Таня сказала отцу уже после того, как срезалась на первом экзамене по математике. А подружка прошла, хотя в математике ни бум-бум.. Прошла и на вопрос Тани: «Помогло?» — отвечала, отводя взгляд: «Да ну, что ты, за взятку судят». Была подружка — и нет подружки.

Матери она ничего не говорила, а отцу рассказывала все. В конце концов поступила на курсы чертежников, и вот уже третий месяц работает в «Водоканалстрое».

«А в школе у нее была совсем другая жизнь, — со вздохом закончил Бойко. — Полная хлопот и успеха».

Демин побывал в школе. Разыскал Валентину Лавровну, полную, солидную и спокойную женщину лет сорока пяти. На вопрос Демина: «Могли бы вы заподозрить Бойко в соучастии», — Валентина Лавровна не заахала и не заохала, склонила голову чуть набок, приподняла брови, раздумывая, и ответила, что да, заподозрить могла бы. «Почему?» — спросил Демин. «Знаете, она такая. Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Вот так-так. Классную не удивило сообщение следователя. И не испугало. Уже два года, как Таня не ученица, а школа не может отвечать всю жизнь за своих воспитанников. А Демина удивило такое толкование Некрасова: коня на скаку... «Очень своенравная, — пояснила классная, — на все способна. Получала тройки только из-за своего гонора, а могла бы и на пятерки учиться». Демин поинтересовался, у всех ли учителей такое мнение. «Еще хуже, — ответила Валентина Лавровна. — Кроме, может быть, Синельникова. Он из нее хотел мастера спорта сделать по художественной гимнастике».