Трое из сумы - [5]

Одно лишь странным видится мне и в воспоминаниях С.Викулова, и в вопросе В.Огрызко – слово «навязал». Что зна-чит «навязал»? Тогда это выглядело иначе – рекомендовал и убедил. Каким образом и почему Викулов принял рекомен-дацию? – другой разговор. Мне кажется, в воспоминаниях самого бывшего главного редактора «Нашего современника» легко прочитывается ответ на вопрос. Это когда Викулов объявляет, будто он после публикации романа Пикуля находил-ся на грани увольнения, и если что и спасло его, так это твёрдая позиция Юрия Бондарева и Феликса Кузнецо-ва, грудью вставших на защиту журнала перед коварными аппаратчиками из ЦК КПСС.

Насколько от обоих реально зависело тогда «спасение» Викулова – не суть дела. Даже если мало что зависело, при по-ложительном решении сверху сказать, что ты как мог «упирался» и голову был готов положить «за други своя», и только это помогло, среди аппаратчиков явление самое обычное, даже повседневное. Так что Викулов и впрямь мог слышать от Бондарева (такое никогда не скрывается, а наоборот, афишируется), что тот имел непосредственное отношение к его спасению после публикации Пикуля. Поэтому пойти навстречу убедительной просьбе спасителя, что называется, сам бог велел.

Уровень (не критический градус, а именно уровень) разговора на секретариате был, говоря языком нынешней моло-дёжи, «ниже плинтуса». Нет необходимости воспроизводить слова, например, Викулова, я лишь процитирую одну реп-лику Бондарева, чтобы была ясна «научность» подхода советского писателя-классика: «В интересной во многом статье Ланщикова мне показалось чрезмерным противопоставление Достоевского Чернышевскому, потому что два великих че-ловека – Достоевский и Чернышевский – наши союзники, два великих человека, которых мы не должны разъединять во имя величия нашей литературы». Вот так: «Не должны… во имя величия нашей литературы»! А как оно было на самом деле – никого не должно волновать. Большевистский принцип целесообразности велит не разъединять!

После секретариата, повторю, Юра воспринял поведение Бондарева как предательство. Так ли это? Мне представля-ется, предательство – это когда тебя не спасают, отмалчиваются, разводят руками. А тогда Юрий Васильевич руками не разводил, он ими топил Селезнёва. Чуть позже Вадим Кожинов при встрече рассказал мне, а затем и в печати воспро-извёл реплику из заключительного слова Бондарева на заседании секретариата в адрес Викулова: «Сергей Васильевич, вы должны подумать о какой-то перегруппировке сил... чтобы вам было сподручно и удобно командовать...» Как по-писа-тельски свежо и мягко прозвучало – обычно тогда говорили куда проще и доходчивей: «следует укрепить кадры» или «решить кадровый вопрос» – общепринятые формулировки.

Но это лирика. Существеннее другое, почему тогда так поступил Бондарев? И каким образом информация о том, что Юрий Селезнёв – «засланный казачок», т. е. конкурент Сергею Викулову, уже тогда, по возвращении главного редактора из отпуска, была доведена до сведения Викулова сотрудниками редакции? Если исходить из принципа «ищи, кому это выгодно», то сегодня я больше чем уверен: информация эта через «доверенных» людей была вброшена в редакцию са-мим Бондаревым. Именно в расчёте на то, что она дойдёт до ушей Викулова. Из чего я делаю такой вывод?

Мог ли секретариат ограничиться «разносом»? Вполне. Напомню: в это же время упорство парткома Московской пи-сательской организации, так и не исключившего Семанова из партии, несмотря на давление ЦК (т. е. того же А. Беляева, закулисного участника событий и с Селезнёвым, по мнению многих), спасло его от ареста (тогда ведь член партии не мог быть осуждён до исключения из её рядов). В случае с Юрой секретариат тоже мог занять аналогичную позицию. Словеса, звучавшие на заседании, могли быть какими угодно «страшными» и «рычащими» – оно и понятно, стенограм-ма, конечно же, самое позднее на следующий день проследовала с курьером на Старую площадь. Но достаточно было в конце Бондареву произнести слова, что, «принимая во внимание осознание Селезнёвым своей вины, непродолжитель-ность пребывания на посту первого зама, молодость и несомненный талант», Юрий Иванович должен в дальнейшем не допускать подобных ошибок, – всё обошлось бы. Вместо: «Вы, Сергей Васильевич, приглядывайте за Селезнёвым по-лучше – молод ещё, горяч, заносит куда не следует» Бондарев, как мы знаем, произнёс иные слова.

В искусстве по сию пору действует старое правило: «Честность есть лучшая политика!». Если отбросить дипломатиче-ский политес, то без каких-то ссылок на Юру я должен отказать Юрию Васильевичу именно в честности. Зачем он так по-ступил? У меня на сегодняшний день только один ответ. Уж больно лихо Юра начал в первых замах. А что будет, если сделать, как думалось раньше, главным редактором? Советская система знала только один критерий при назначении – должен быть не просто лояльным, но прежде всего управляемым: никакой самодеятельности! (И не важно, в какой сфере назначение происходило, хоть в банно-прачечном тресте.)

А писатель Бондарев, сделав литературную «карьеру», уже тогда, как мог, начинал выстраивать свою политическую «карьеру». В политику редко входят, в неё врываются, не смущаясь наступать на чужие головы. Политикой ещё реже за-нимаются, в неё играют. И игры эти отнюдь не детские, не зря почти что общепринято, что политика – грязное дело. Но смею заверить, более грязных дел, чем совершают писатели, играющие в политику, я не знаю. Прошедшие 20 лет под-тверждают моё суждение.