Трое из сумы - [43]

Правда, один штрих – когда доводится встречать, увы, не так редко, обороты типа: «Вульф из кожи вон лезет», или «его холуйских комплиментов Ельцину» (о Ростроповиче), досадуешь на автора «Сергея Есенина». Это ничуть не лучше того, как о Владимире Высоцком пишет Вишневская: «…Алкоголик, он сразу стал идолом народа», с которой Куняев блестяще полемизирует. По старой памяти на язык просится, мол, молод, потому и заносит. Но тут же сознаёшь, что молодому и ершистому уже шестой десяток лет. И непроизвольно думаешь: всё-таки журналистский опыт не всегда писателю помощник.

Чуть не забыл сказать. Володя Новиков как-то слезливо сетовал на то, что у «чужих» слишком много литературных премий. Сергей Куняев один из тех, у кого этих самых премий некоторое количество есть. Он лауреат премий «Зодчий» имени Д.Кедрина, имени С.Есенина и имени П.Васильева. В 2005 году Сергей Станиславович Куняев, вместе с отцом, стал лауреатом конкурса «115 лет ЖЗЛ» – «За самую популярную книгу серии «Жизнь замечательных людей» последних лет». Номинация, по которой они получили премию, называется «Хождение в народ». Конечно, не Госпремия, но… звучит. И, кто знает, не удивлюсь, если доживу до времени, когда и Госпремия найдёт Сергея Куняева.

…А теперь попробую подытожить. Все трое моих вчерашних однокашников по семинару, надо признать, не отличаются особой камерностью и лиричностью. Больше того, легко увидеть, что стрелки политического компаса у каждого смотрят примерно в одну сторону. И Казинцев, и Бондаренко, и Куняев принадлежат, что называется, одному политическому крылу. Отмечаю это не в качестве упрёка или похвалы, а исключительно ради констатации факта, ибо давать им политические оценки не входит в мои намерения. Меня, собственно, больше интересуют нюансы.

Потому что, опять позволю себе сравнение, служа искусству в одном театре, они играют тем не менее на разных «сценах». Сергей Куняев солирует на основной сцене в большом драматическом спектакле. Александр Казинцев в это же самое время на сцене филиала играет антепризную одноактную политическую пьесу. А Владимир Бондаренко в театральном фойе на специально установленных подмостках предлагает любителям «клубнички» своё шоу «Маски большого города». При этом у каждого из актёров своё амплуа. Первый предпочитает страстно «обсуждать» идеи. Второй сурово «обсуждает» события. Третий цинично «обсуждает» людей.

И вопрос не в том, в какой роли и в каком «жанре» каждый из них выступает, – в любом случае можно только позавидовать их фанатичной любви к искусству. Вопрос в том, какие «подмостки» избираем мы, что мы предпочитаем слышать и читать – исторические размышления о стране и народе в «Сергее Есенине», пафосные кричалки-стереотипы о том, что «Россия над бездной», или разухабистые скетчи, к примеру, о том, что «если нет уже крестьянских детей, негде взяться и новой деревенской прозе», продиктованные скорее желанием обыграть любую подвернувшуюся под руку фигуру или ситуацию, а не нравственностью, и порождённые, как мне представляется, выбросом адреналина, но никак не вдумчивым анализом.

Возьму на себя смелость сказать, что все три критика считают себя борцами. И спорить с этим не буду. Но борьба – это всё-таки прежде всего философия жизни, мировоззрение, требующее внутренней гармонии и стремящееся к гармонии в окружающем мире, и лишь где-то в последнюю очередь умение драться. Во всяком случае я так думаю – не напрасно потому раньше и сказал Вадиму Кожинову, что предпочёл бы не сам говорить, а дать возможность высказаться другим.

Конечно, вожди боровшихся за справедливость индейцев, встав на тропу войны, выходили к своим соплеменникам в яркой боевой раскраске. Но мы, кажется, не индейцы! Думаю, именно поэтому из троих моих героев автором произведения, запечатлевшего великого и вдохновенного поэта земли русской, стал тот, кто о раскраске думал меньше всего, а думал о гармонии, которая только и способна победить хаос.

И ещё, даже не думаю, а уверен: именно эта внутренняя гармония, стремление делать разумные выводы, извлекать уроки из прошлого и помогли Сергею выстоять в пору, когда многие другие были раздавлены обстоятельствами, позволили ему обрести будущее. К сожалению, он оказался исключением среди нас.

Вместо заключения: «Сказка – ложь, да в ней намёк!»

На этом мои «осколки»-персоналии заканчиваются. Позволю себе лишь ещё несколько общих замечаний.

Что было характерно для поколения критиков, вошедших в литературу в 70-е годы?

Во-первых, трудности времени социального перелома. Вчерашним молодым критикам, кому я посвятил свои воспоминания, надо было есть, содержать семьи, платить за жильё, учить детей и только потом читать книжки. Одни ушли в бутылку, другие – в политику, третьи – в созерцание, четвёртые судорожно пытались что-то удержать, а тем временем разномастные пятые под либеральным флагом заполняли свободные места в торговых рядах утверждающегося рынка. Чем-то ситуация очень напоминала существовавшую во времена чеховского «Вишнёвого сада».

Во-вторых, новая литературная реальность провела переоценку ценностей – литература, как и все сферы искусства, превратилась в рынок, при котором занятие литературной критикой в большинстве случаев стало нереальным. Книгопродавцы доходчиво объяснили критикам, что их работа – это сфера услуг, а вовсе не забота «глаголом жечь сердца людей».