Трое из океана - [7]

— Да ты, никак, дремлешь, батюшка? Совсем я тебя заговорила. Беги-ка в милицию, пропишись, да и ложись почивать.

Сон как рукой сняло! Михайла рассчитывал дня три-четыре прожить без прописки.

— После, бабушка, успеется.

— Нет, батюшка! У нас с этим строго. Участковый наказывал: станет человек на жительство, сей же час его прописывать. Не сделай по-ихнему, еще жучить меня начнут, старую.

— Ногу я растер, ступить больно, бабушка!

Кончился разговор тем, что старуха согласилась сама съездить в паспортный стол и оформить прописку.

Отдав паспорт, Михайла в волнении зашагал по комнатушке.

Старуха удивилась, застав квартиранта бодрствующим. Не желая расспрашивать хозяйку, Михайла пытливо вгляделся в ее морщинистое лицо. Оно сохраняло свое обычное благодушное выражение.

— Так и не ложился, батюшка?

— В баню надо сначала. Помыться с дороги.

— Тоже верно. На вот, милый, мочалочку.

В бане Михайла соскабливал с себя многодневную грязь, жадно прислушиваясь к разговорам вокруг; потом побрился и почувствовал прилив бодрости. Но мысли все время возвращались к саквояжу, спрятанному на чердаке под печным боровом. Пистолет бесшумного боя, шифровальные блокноты, деньги, чистые бланки для разных справок и удостоверений, документы — все находилось там.

Домой Михайла вернулся не сразу. Сначала, не замедляя шага, прошел мимо входа, длинным туннелем тянувшегося во двор. Потом, зорко поглядывая вокруг, обогнул квартал, вышел из переулка к каменной стене и только тогда вошел во двор. Вручив хозяйке червонец, Михайла отправил ее за баранками, а сам перенес саквояж с чердака в свою комнату и спрятал его под расхлябанными половицами.

Наставления инструктора разведывательной школы Майкла-«верзилы» требовали провести хотя бы первые две-три ночи на стороне, пока не станет ясно, что прописка не вызвала никаких подозрений. Но Михайла так изнемог, так манила к себе мягкая чистая постель, что он махнул на все рукой. Положив под подушку пистолет, тщательно проверив дверной запор, Михайла выключил свет и мгновенно уснул.

Утром Михайла отправился позавтракать в маленькую столовую за углом.

По комбинезонам, испачканным известкой и цементным раствором, во многих посетителях столовой легко угадывались строители. Трое из них сели за столик Михайлы: чернявый парень со шрамом на щеке, степенный старик с узкой бородкой и молоденькая девушка в спортивных шароварах, ситцевой косынке на пыльных белокурых волосах.

Старик развернул чистую тряпочку, достал оттуда несколько головок ядреного чесноку.

— Незаменимая овощь к борщу! Вася, Тома, берите. И вы, молодой человек, угощайтесь.

Михайла начал отнекиваться, но старик потчевал так искренне, что пришлось взять дольку аппетитно пахнущего чеснока.

Не прошло и пяти минут, как Михайла оказался втянутым в общий разговор. Узнав, что он приезжий, нигде еще не работает, Тамара заволновалась:

— Поступайте к нам в УНР-28. Право! Нам все профессии нужны: и каменщики, и сантехники, и электрики. Работа на воздухе, на высоте. Чудо! Хотите, я поговорю с прорабом?

Тамара даже ложку положила, будто готовясь немедленно бежать к прорабу хлопотать за Михайлу. Ее милое курносенькое лицо выражало такое участие в судьбе незнакомого человека, что у Михайлы внезапно подступили к глазам слезы. Как давно никто не говорил с ним так душевно!

— У меня еще квартиры нет, — пробормотал он первое, что пришло ему в голову.

— Пустяки, — убежденно пробасил Василий. — Семейный? Ах, холостой! Тогда какой разговор? Найдем в нашем же общежитии койку. А женишься — комнату дадут. Вот как нам с Томой.

Еще до того как встали из-за стола, Михайла уже знал некоторые подробности жизни молодоженов. Старик оказался бригадиром каменщиков. Он дал свой адрес, вызвался сам переговорить с прорабом, если Михайла надумает поступить к ним. На прощанье все пожали ему руку, пожелали успеха, уже как знакомому. На улице разошлись в разные стороны. Скрываясь в воротах стройки, Тамара обернулась, приветственно помахала косынкой. Поднял кепку и Василий.

Телефонный звонок

Полковник Лазарев, начальник одного из отделов Хабаровского краевого управления госбезопасности, признавал справедливость упреков жены.

— Когда это кончится, Ваня? — укоризненно спрашивала она, обводя рукой стены. От пола до потолка на длинных стеллажах во много рядов стояли книги. Большие фолианты и маленькие, карманного формата книжечки. Толстенные тома «Всемирной истории» и тощие поэтические сборники. Номера старинной «Северной пчелы» и новинки «Советского писателя». — Ведь жизни твоей не хватит, чтоб такую гору перечитать! Даже если б завтра на пенсию ушел, день и ночь читал бы!

Что можно было возразить на эти справедливые слова? Смешно надеяться прочитать три тысячи книг, когда тебе перевалило за пятый десяток.

И все же страсть оказывалась сильнее всяких доводов рассудка. Едва у Ивана Никитовича заводились в кармане свободные деньги, он спешил к букинистам.

Там его уже знали. Выносили стул, стремянку, и Иван Никитович надолго погружался в любимое занятие. Бережно снимая книгу с полки, он сдувал пыль с ее обреза, с корешка, не торопясь листал страницы. Если попадался загнутый уголок, неодобрительно хмурил брови, расправлял его, утюжа сгиб ногтем большого пальца. Даже запах книг — аромат бумаги и типографской краски — приятно волновал Лазарева.