Тризна безумия - [29]

Закончив с инструментами, он подкатил бормашину вплотную к вращающемуся креслу и стал трудиться над шлифовкой челюсти. Он работал, не покладая рук и то и дело нажимая на педаль бормашины, причем даже в том случае, если и не пользовался бором совсем. Его лицо по-прежнему оставалось безучастным, словно бы доктора ничуть не заботило то, над чем он так упорно трудится.

В восемь часов доктор устроил себе перерыв, взглянул сквозь окно на небо и заметил двух погруженных в глубокое раздумье грифов, подсушивающих свои перья на крыше соседнего дома. Доктор снова вернулся к работе, размышляя о том, что еще до обеда неминуемо хлынет дождь. Его отвлек ломающийся голос сына, которому уже исполнилось одиннадцать лет:

— Папа!

— Что такое?

— Алькальд спрашивает, не сможешь ли ты вырвать ему зуб.

— Скажи ему, что меня нет.

Доктор приступил к золотой коронке. Он, прищурившись, держал ее в отведенной руке и внимательно изучал. Со стороны крохотной приемной опять прозвучал голос его сына:

— Он заявляет, что ты точно здесь, так как он услышал твой голос.

Доктор не отрывался от зуба. Чуть погодя, положив его на столик, где помещались выполненные заказы, он сказал:

— Ну и ладно.

И вновь схватился за свой бор. Из картонной коробочки с заготовками он извлек мост с парой золотых зубов и занялся шлифовкой.

— Папа!!!

— Ну что опять такое?

Выражение лица доктора даже не изменилось.

— Алькальд утверждает, что, если ты откажешься вырвать ему зуб, он тебя возьмет и застрелит!

Невероятно медленно и невозмутимо доктор убрал свою ногу с педали, затем откатил от кресла бормашину и открыл выдвижной ящичек стола. В ящике находился револьвер.

— Ну что же, — произнес он — Скажи ему, что он может войти.

Он повернулся в кресле, чтобы быть лицом к двери, и перенес руку поближе к стенке ящичка. Алькальд возник на пороге. Его левая щека была гладко выбрита, зато на правой, опухшей и недужной, виднелась пятидневная щетина. В глазах алькальда, совсем выцветших от боли, доктор увидел отчаяние ночей, проведенных без сна. Он задвинул ящичек в стол и, уже несколько мягче, произнес:

— Присаживайтесь.

— Добрый вам день, — проговорил алькальд.

— Добрый, — ответил доктор

Дожидаясь, покуда завершится кипячение инструментов, алькальд откинулся в кресле, прислонившись затылком к подголовнику, и почувствовал себя чуть-чуть получше. Он вздохнул всей грудью, вобрав в себя насыщенный морозными парами эфира воздух, и поглядел по сторонам. Кабинет доктора был обставлен довольно-таки бедно: потертое деревянное кресло, бормашина с педальным приводом и стеклянный шкаф, где находились фаянсовые флаконы. Перед окном помещалась ширма в высоту человеческого роста. Доктор приблизился к алькальду, и тот, открыв рот, крепко-накрепко уперся своими пятками в пол.

Аурелио Эсковар развернул алькальда в кресле лицом к свету. Он осмотрел докучающий зуб, слегка подавив пальцами воспалившуюся челюсть.

— Придется обойтись без анестезии, — объявил он.

— Это почему же?

— Потому что там у вас — абсцесс.

Алькальд взглянул ему прямо в глаза.

— Пускай, — произнес он, пытаясь улыбнуться.

Доктор не отозвался. Он перенес на свой рабочий стол кастрюльку с прокипяченными инструментами, а потом, по-прежнему не торопясь, достал их из воды один за другим при помощи пинцета. Носком своего ботинка он придвинул плевательницу поближе и устремился к умывальнику, чтобы вымыть руки. При этом он ни разу не взглянул на алькальда. А алькальд просто не отрывал от него глаз.

Больным оказался нижний зуб мудрости. Доктор принял положение поустойчивее и тотчас наложил на зуб горячие щипцы. Ощутив, что его ноги охватывают судороги, а поясница тонет в леденящей пустоте, алькальд намертво вцепился в подлокотники кресла, но остался безмолвен. Доктор немного шевельнул зуб. Беззлобно, с какой-то даже горестной печалью, он произнес:

— Сейчас, лейтенант, вам придется заплатить за два десятка убиенных.

И вслед за этим алькальд услышал жуткий хруст корня в челюсти, и у него в глазах выступили слезы. Ему необходимо было вздохнуть, но сделал он это не прежде, чем ощутил, что действительно лишился зуба, и взглянул на него сквозь слезы, застилающие ему глаза. Боль, которую он сейчас чувствовал, была настолько чудовищной, что все терзания минувших пяти ночей показались ему ничтожными. Нависая над плевательницей, взмокший и хватающий воздух ртом, он распахнул свой френч и начал шарить по карманам в надежде отыскать платок. Заметив это, доктор вручил ему чистый лоскут материи.

— Вытрите слезы, — сказал он.

Алькальд послушался. Его пальцы дрожали.

А доктор, пока мыл руки над тазом, взирал на непорочно голубое и бездонное небо за окном, созерцая в то же время пыльную паутину с усопшими насекомыми и паучьими яйцами, что висела рядышком.

Тщательно вытерев свои руки, доктор вернулся к алькальду.

— Необходим постельный режим, — заявил он, — плюс полоскания соленой водой.

Алькальд встал на ноги, простился, мрачно приложив руку к козырьку, и заковылял к дверям, разминая на ходу затекшие ноги и застегивая френч.

— Пришлите счет, — бросил он.

— Вам лично или в муниципалитет?

Алькальд даже не обернулся. Он затворил за собой дверь и лишь тогда, уже из-за металлической сетки рявкнул: