Трижды содрогнувшаяся земля - [16]

И по мере моих усилий перешагнуть через рубеж я приближаюсь к границе и чувствую, что моей жизни и моему труду поставлены пределы.

И вам, друзья, — спасибо, но эту жажду вы не можете утолить, этот голод вы не усмирите, — и эта граница, этот большой недостаток — остаются.

Встреча после смерти

Итак, я снова встретился с ней, через некоторое время после моей смерти. Она сумела преодолеть ощущение раздавленности, обрушившееся на нее, когда нам, превыше всего любившим друг друга, пришлось расстаться. Она подавила малейшее проявление слабости; она утратила нежность, которая была свойством ее натуры. Я удивился тому, как она собранна, как она тверда. Голосом, чуть более громким, чем прежде, отдавала она свои распоряжения, теперь она полностью посвятила себя своей работе, переехала на новую квартиру, сама занялась домашним хозяйством. Над ее письменным столом висел мой портрет; она уже больше не плакала, когда смотрела на него; она кивала ему, словно приветствовала знакомого, и отворачивалась от него, энергически тряхнув головой.

Невидимый, следуя за ней неотступно в течение дня, я сумел обнаружить новые черты в ее характере и установить перемены в ее привычках.

Я сразу же заметил, что всем своим существом она переняла некоторые особенности моего характера. В течение дня я все больше убеждался, что существенная часть моей жизни продолжалась в ней; в ней явственно проявлялись моя энергия, моя решительность; и напротив, все, что было во мне безотчетного, непостоянного, она отбросила, словно ей было тяжко нести это бремя, которое и раньше было ей в тягость. Как и прежде, я чувствовал, что она берегла свою любовь ко мне; наши два существа словно слились воедино в ней теперь, после моей смерти, — я сказал бы, соединились для нового высшего бытия.

Я слышал, как она говорила по телефону. Я стоял возле нее у аппарата; мне казалось, будто говорю я сам. Но, представив себя на месте ее собеседника, стоящим рядом с ним, слушающим вместе с ним, я понял, что у меня был резкий голос, а у моей любимой были прежде свои вибрирующие интонации. Теперь же мой голос слился воедино с ее голосом.

У меня уже не было оснований задерживаться дольше на земле или вновь возвращаться на землю. Мое «я» вошло в человека, превыше всего любимого мною, и я жил в нем на земле жизнью более совершенной, чем тогда — при жизни.

Мой противоречивый, строптивый характер, как будто выровнялся в ней; в ней я превратился, наконец-то, — при жизни мне это никак не удавалось, — в хорошего, порядочного человека. И загадка, которая так часто меня терзала, — о продолжении жизни после физической смерти, — казалась теперь решенной в такой неожиданной и совершенной форме. И ей эта загадка, которая мучила ее при моей жизни, тоже казалась теперь решенной. Я понял, что смерть уже не в силах что-либо причинить ей. Благодаря моей кончине она стала вровень со смертью. Она продолжала жить со мной, не ведая никакого страха. Она уже не страшилась никаких угроз бытия, ее везде уважали и любили, — и когда был нужен человек, на которого можно положиться, вспоминали о ней и обращались к ней. Она превратила меня в того человека, которым мне всегда хотелось стать, но моих усилий никогда не хватало, чтобы самому воплотиться в такого человека. И вот теперь, чудесным образом, уже после смерти, я сделался им. Мне хотелось благодарить ее за это и просить у нее прощения за все те страдания, которые я необдуманно причинял ей при жизни. Мне не хватало смелости спросить у нее, стоит ли мне вновь возвращаться. Мне было ясно, что я неизмеримо ниже того человека, которым я стал в ней. Я знал, что она не примет моей благодарности. Она не приняла бы и моих извинений, ибо все мелкое и ничтожное, что было между нами, осталось далеко позади, в совсем другой жизни, скорее всего — как отдаленное воспоминание. И все же мне хотелось привлечь ее внимание ко мне, дать ей знать о себе. Когда же я попробовал сделать себя осязаемым, зримым, она строго посмотрела на меня пронизывающим взглядом, как смотрят на какого-то опасного чужака. Она отстранила меня. Я слишком крепко слился с нею, чтобы она могла снова отпустить меня от себя и дать мне принять иной облик, нежели тот, который я принял в ней.

Она так сильно меня любила.