Трижды приговорённый к 'вышке' - [7]

Он нащупал машинально в боковом кармане блокнот, нашел номер телефона Мирзояна. Долго гудок вызывал его. Но - молчание.

"А этот лопух сидит и терпит", - проскрипел Гордий зубами, повесив трубку.

Усталость брала свое. "Надо поесть", - подумал он, вспомнил, однако, что ел у Басмановых. Но обиженно насупился: лучше бы я не ел у тебя! В какой-то степени он винил во всем теперь и Басманова. Что так получилось с Дмитриевским.

Расположился в столовой. За столиком, где сидел мужчина лет сорока. Он взглянул на него. Мимоходом этак. Но мужик сказал:

- Давай помоги... - кивнул на бутылку. - И приглядись!

- Волков?!

- Именно! Я самый и есть... Может, по этому случаю, а?

- Не надо, Волков. Неужели и так плохо? Свидились, видишь, на свободе.

- Да мне-то неплохо! Ты ведь меня тогда спас. Только ты и верил, что я не такой и сволочной.

- Вы тогда все брали на себя.

- Ты и догадался! Остальные... Им что? Главное - признается. И все такое прочее. Чего еще, мол? Лишнее все! Заседать, голосовать! А ты... Ты самый для меня дорогой человек был и есть. Я тебе ни рубля не дал...

Гордий сморщился:

- Ну зачем? Неужели вы думаете, что от этого... многое зависит?

- Именно от этого! Не будь ты наивняком!

- Но вы же для меня... Ну были тогда человеком! Ведь защита...

- Это, может, один раз и было. Везде же по-другому. Везде - взятки!

- Неверно! - воскликнул Гордий. - Неверно! Я знаю сотни моих товарищей... Только - истина! Поверьте, большинство честные.

- Святые вы тогда. И это так, отец! Но что это для нас главное можешь не сомневаться. Я по тебе потом и жизнь примерял. Я всем - а прежде себе! - говорил: врете, самое главное правда! Таков он, человек наш. Он терпит, мучит себя, а правда для него - все. Я там таких знатоков видел, тоже есть чистые. Они мне то же самое. И хорошо, что я тебя опять встретил. Ты еще работаешь?

- Да. Потихоньку.

- И работай. Не уступай! Я что хочу сказать... Про этих, иных молодых! Их жареный петух в одно место не клевал. Все далось легко. Не знают, как плохо устроен человек в своем нутре. Им кажется, что только скажи и все должно быть по ихнему. Э-э, не так это! Сложно! Порой-то вообще - непонятно. Я вот теперь слесарь. Скажу, высокого разряда. А рядом со мной живет гражданин, в утильсырье копается. Иногда на рыбалку берет меня. Я ем там колбаску за двадцать копеек, а он - за девяносто, а то и рубль. Хата у него - дворец. А моя половина - маляр высокого разряда, себе - некогда, а ему - художественно... По правде это? В последний раз говорит мне этот хмырь: "Давай ко мне!" Сколько, говорю, дашь? Ну поначалу, отвечает, - пару червонцев в день.

- Я всю жизнь больше двухсот не имел. И - жил.

- А моя сеструха бы не согласна была. Она, сеструха, говорит: "Дурак!" То есть, она хочет этим сказать, что все мы жили и живем - не так!.. Не знаю, сеструха - одна, жинка - другая. Живут с моей жинкой - как кошка с собакой... А я - боюсь! Боюсь... Новой этой жизни - боюсь... Я боюсь не рэкитиров там разных. Я боюсь, что сперва дадут, а потом за всякую ерунду сажать станут. Я видел таких там тоже... С мозгой человек, шурупит - не так шагнул и они его - трах по кумполу! И - садят, садят! Не высовывайся! Еще не ясно - кто из них кого... Думаю, чтобы засветились миллионы... Для этого все у нас и открывают. Но у нас нельзя жить так, как там, в Америке или у немцев. У нас народ хороший, а эти все... ну ворюги, хапуги... Они - жестокие! Они - смерть на смерть!

Гордий только теперь заметил, что Волков на хорошем подпитьи.

- Не веришь? Я что там увидел... Я сказал этому, из утильсырья... Слушай, сказал, ты бы там "шестерочкой" бегал... Ты толстенький! Лапу бы лизал - как попу лижут!.. Да там... там, отец, - разнузданность... Старик один сидел, за убийство жены... Он верующий... Он сказал, что это и есть ад... Да как же с такими, ежели они придут... а они придут, ибо у них гроши... Как же с такими мы жить будем? Вы-то... Ну эти подонки, которые кровь пили из народа... Эти полиглоты... Они хоть играли в честных, хотя дерьмом вонючим были... А эти!..

Волков упал головой на стол и заскрипел зубами.

- Эти, отец, перегрызут нам глотки... Всем! И полиглотам, и малярам, и слесарям... Себя мне не жалко! Мне мою половину жалко... Она вторая была после тебя, которая поверила... Певунья, таких поискать! Заставят, ежели попадется... Нет, нет! Нет!.. Что вы наделали! Что вы наделали!..

Пошатываясь от усталости, брел Гордий по своей темной рабочей улочке. Боже, боже! До чего мы всех довели! И этого, и того... И подвели Дмитриевского, и подвели Свету Иваненко... Мы врали, выкручивались... Но сразу успокаивались. Лишь бы вранье было солидным. Все чтобы - в ажуре. В ажуре - приговор. В ажуре - бумажечки. В ажуре - Дмитриевские. Плачет, а сидит. Не хочет никакого пересуда. Вдруг - вышка. В этом мерзостном мире "правопорядка" - вышка вырвется вдруг и навсегда...

...Первый раз на суде Дмитриевский сказал во всеуслышание:

- Я не виноват! Я не убивал и не насиловал...

И суд удалился на совещание. И громыхнуло!.. Статья такая-то, пункт такой-то!.. Приговорить к высшей мере наказания!