Триумф семян. Как семена покорили растительный мир и повлияли на человеческую цивилизацию - [71]

Идя обратно вдоль нашей трансекты, мы внезапно выскочили на залитый ослепительным солнечным светом участок, где лес заканчивался прямой зеленой линией. Роскошные луга тянулись вдаль по пологим перекатам холмов, усеянным одинокими деревьями, среди которых попадались и альмендро. Мы хорошо знали эту территорию и не удивились, увидев хозяина этих земель, дона Маркуса Пинеду, ведущего осла через поле неподалеку. Он помахал рукой и направился к нам. Пинеда владел обширными территориями и тем не менее сам обрабатывал землю: убирал деревья, ремонтировал ограды и заботился о большом стаде мясных коров. Когда он приблизился, я учуял некий химический запах, идущий от пристегнутых к вьючному седлу желтых канистр, в которых что-то плескалось. Пинеда сказал, что идет опрыскивать орляки — разросшиеся несъедобные папоротники, которые он хотел убрать с территории своих пастбищ. Но мы поняли, что есть еще какие-то новости, иначе он не пошел бы так далеко лишь для того, чтобы поприветствовать нас. Наконец он заговорил снова:

— El Papa ha muerto, — просто сказал он. — Папа римский умер.

Маркус Пинеда жил на видавшей виды приграничной ферме неподалеку от границы с Никарагуа и всегда поражал меня своим видом настоящего мачо — суровое морщинистое лицо под вечной ковбойской шляпой. Очевидно, что эта утрата его сильно опечалила, и Хосе тоже выглядел потрясенным. Несколько минут мы все молча стояли, склонив головы во влажной удушливой жаре. Папа римский Иоанн Павел II был героем в Коста-Рике, где более 70 % населения считали себя последователями римско-католической церкви. Но он был не только религиозным лидером. Его частые приезды в Латинскую Америку, личное обаяние и искренний интерес к этому региону сделали его обожаемой персоной и в церкви, и за ее пределами.

Как ученый, я тоже испытывал симпатию к Иоанну Павлу. Как-никак, он стал тем папой римским, который наконец-то реабилитировал Галилея, а также сделал больше всех своих предшественников для примирения и согласования учения церкви с теорией эволюции. В своих посланиях Папской академии наук он назвал идеи Дарвина «более чем гипотезой» и зашел еще дальше, намекнув, что Книга Бытия носит скорее аллегорический характер, а вовсе не является «научным трактатом». Его выступление перед академиками было кратким, но, если бы Иоанн Павел имел возможность развить свою мысль, он, вероятно, указал бы на ряд метафор в Книге Бытия, многие из которых можно смело назвать биологическими. Например, главы, касающиеся Адама и Евы, не только описывают зарю человечества и грехопадение. В них также рассказывается одна из величайших историй всех времен — история распространения семян.

Начиная с эпохи Возрождения художники с неизменным постоянством обращались к этой теме: Адам и Ева вместе вкушают соблазнительное яблоко под древом познания добра и зла, а на ближайшей ветви свернулся кольцом змей-искуситель. Пуристы-ботаники указывают, что таких крупноплодных разновидностей яблок не существовало до XII в. и что плод этот, по всей вероятности, был гранатом. Но, к какому бы виду ни принадлежал плод, коварный змей выбрал идеальную приманку — нечто, эволюционировавшее с единственной целью: искушать. Для голодного животного крошечные семечки внутри яблока или косточка в середине финика могут показаться незначительными, вторичными по сравнению с аппетитной мякотью. Но на самом деле все совершенно наоборот. Плоды во всем своем великолепном разнообразии существуют только для служения семенам.

Где бы оно ни росло — в райском саду, тропическом дождевом лесу или на пустыре, — вклад растения в производство, питание и защиту своих семян не будет иметь никакого смысла без распространения. Потомок, который зачахнет еще на материнском дереве или упадет прямо вниз, означает лишь бесплодную попытку продолжения рода. Если такие семена вообще прорастут, то недолго проживут в тени взрослого родителя. (В некоторых случаях взрослые растения выпускают в окружающую почву токсины, чтобы потомки не стали их конкурентами.) Добавление к семенам альмендро тонкого слоя мякоти может побудить летучих мышей унести их плоды на полмили и даже больше. Однако в деле распространения семян древо познания добра и зла переплюнуло всех своих сородичей. Как сказано в Книге Бытия, поедание Адамом и Евой запретного плода привело к немедленному изгнанию их из рая. И плод отправился с ними — по крайней мере, в метафорическом смысле. На некоторых картинах преступившая запрет парочка изображается все еще держащей недоеденное яблоко. А если это все-таки был гранат, то его семена в целости и сохранности покоились бы в их пищеварительных трактах. В любом случае древо поставило себя в превосходное положение. При помощи одного лишь плода искушения оно перешло от замкнутой жизни в саду к перспективе массового распространения по лику Земли вместе с человечеством.

Много уже было написано о взаимосвязях между людьми и фруктами или другими плодами — и о том, как мы берем их с собой, куда бы ни отправились. Одни только яблоки прошли путь от единственного вида, одомашненного в предгорьях Алатау (ныне территория Казахстана), до тысяч сортов и разновидностей: люди выращивают их на всех континентах, кроме Антарктиды. Будет лишь небольшим преувеличением назвать нас слугами наших пищевых растений, усердно разносящими их по миру и раболепно заботящимися о них в ухоженных садах и полях. И вовсе не будет преувеличением назвать эту деятельность распространением семян. Мы делаем это столь же неосознанно, как и летучие мыши, осуществляя взаимодействие между растениями и животными, почти столь же древнее, как и сами семена. Плоды оказывают воздействие на наше поведение, потому что они эволюционировали именно для этого: выращивая мякоть, которая кажется нам сладкой, и порождая цвета и формы, привлекающие наше внимание. Их влияние выходит за пределы наших ферм и кухонь, затрагивая верования на грани между культурой и воображением. Если обратиться к истории живописи, то вы обнаружите роскошное изобилие винограда, груш, персиков, айвы, дынь, апельсинов и ягод, украшающих каждую корзину и тарелку на натюрмортах. Наше пристрастие к фруктам делает их чем-то большим, чем символ искушения, — оно помогает нам определять и очерчивать рамки самой красоты.