Утром, заметив, как он выходит из часовни Тадуссака, колокол которой возвещал о мессе, она распорядилась, чтобы ее высадили на берегу.
На этот раз, при свете солнца, она его разглядела получше и вновь отметила, что он изменился. Его каштановые волосы еще не начали седеть, но их блеск померк. Он показался ей еще более трогательным и усталым; его похудевший стан по-прежнему был окутан серым плащом с белым крестом на плече — эмблемой Мальтийского ордена.
Он подошел к ней с очаровательной радушной улыбкой, которая была ей хорошо знакома. Он склонился к ее руке и почтительно поцеловал, благодаря за ее доброту, что доказывало то, что ему стыдно за вчерашнюю сцену, но из тактичности он не считает себя в праве вновь возвращаться к ней и вторично извиняться. Она была рада, что не нужно притворяться, что ничего не было.
— Больще всего меня ранило в нашей вчерашней беседе то, что вы забыли о некоторых фактах. Когда мы в первый раз встретились в Квебеке, меня подозревали в общении с Дьяволом, по обвинению матери-настоятельницы Мадлен из церкви Урсулинок. Но я была оправдана. Я вовсе не являюсь страшным созданием, посланным на погибель людей Новой Франции и Акадии, как ее части.
— Да, это очевидно.
— Сама матушка Мадлен признала это, и вы были свидетелем ее заявления.
— Действительно. Я одним из первых радовался вашему оправданию, в котором не сомневался.
Похоже, он уже не помнит о своих вчерашних словах. И более того. Она бы поклялась, что он забыл обо всех своих обвинениях. Он снова был ее другом, и она успокоилась.
— Расскажите мне о вашей ране, дорогой друг. Вы, мне кажется, приуменьшили ее опасность.
Небрежным жестом он выразил недовольство.
— Ничего страшного! Случайная стрела. Но я должен был вернуться в шин и в Виль-Мари. Я сожалею, что не смог сопровождать господина де Фронтек в Катаракуи. Ибо, находясь в городке Кентэ, что на южном берегу Онтарио, я мог бы отыскать часовню солдата Господа, Себастьяна д'Оржеваля, умершего за веру. Вместо этого, одинокий, бесполезный, прикованный к постели на острове Монреаль, я предался самым отчаянным мыслям.
— Эти мысли вас окончательно сбили с толку. В этом и кроется причина ваших поисков, вашего путешествия по своим следам, несмотря на слабое здоровье. Но искали вы нас не для того, чтобы обидеть напрасными подозрениями. Просто вы хотели обрести покой возле тех, кто вам по прежнему предан, кто понимает вас. Клод, мы гораздо ближе к вам, чем те люди, которых вы знаете уже давно. Вспомните нашу первую встречу в Катарунке. Вспомните ту симпатию, которая возникла между нами троими в первый же день и была взаимной. И все это несмотря на то, что вы прибыли в сопровождении ваших союзников-дикарей с целью убить нас и сжечь наш поселок.
— Катарунк! О! Там-то все и началось.
Он сделал несколько порывистых шагов. Затем он рассказал, как в первый раз услышал о них и о причинах кампании в Катарунке. Он находился в Квебеке и получил настоятельное указание Отца д'Оржеваль, который находился в Нореджвуке, что рядом с Кеннебеком, на юге. Иезуит просил своего друга, мальтийского Рыцаря и офицера высокого чина, встать во главе экспедиции, имеющей целью остановить продвижение отряда английских авантюристов, без сомнения еретиков, которые обосновались в диких краях Акадии и вскоре должны были появиться на границах Канады. Необходимо было воспользоваться отсутствием пирата, который ими командовал, чтобы нанести внезапный удар и отрезать от основных сил наиболее важный пункт — Катарунк. Себастьян д'Оржеваль обратился к своему другу графу де Ломенье-Шамбор, так как барон де Сен-Кастин не мог прислать подкрепления, находясь далеко, там где река Пенобскот впадает в Атлантический океан.
Он порекомендовал ему дворян, офицеров канадской армии: Понбриана, барона де Модрей, господина де Лобиньер, и в числе прочих — индейцев-христиан: Пискаретта, Великого Нарагансетта и его воинов. Ломенье без промедления организовал кампанию, не поставив в известность Фронтенака. К тому же, он был в ссоре с губернатором.
Он прибыл в Катарунк и захватил его.
Ломенье потряс головой, словно для того, чтобы отогнать навязчивые и мучительные воспоминания.
— Он хотел, чтобы безо всякого разбирательства и сомнения я вас уничтожил. Его указания, я даже сказал бы, приказы, были столь настойчивы и непреложны, что это меня поколебало. Я по меньшей мере хотел бы вступить в переговоры с господином де Пейрак и судить его прежде, чем казнить. Так я и поступил.
— И вы тот час же поняли, что мы не являемся вашими врагами, что мы созданы для взаимопонимания, и что наше появление в этом необитаемом краю выгодно для всех.
— Я посчитал разумным следовать более гибкой дипломатической линии. В той ситуации, как я ее понял, убийство было бесполезным и напрасным шагом. Оно не послужило бы на пользу никому, ни Новой Франции, ни Церкви, ни ее миссионерам, которым вы покровительствовали.
— Но он вам этого так и не простил.
— Я думал, что смогу объяснить ему причины таких моих действий и убедить его… Я думал, он поймет… Мы всегда стояли друг за друга. Но на этот раз, пренебрегая его суждениями, я его смертельно ранил.
