Тринадцатый хозяин (Рассказы) - [7]

И такое увидели — с одной стороны луга вниз валилась луна, на другой стороне лежало солнце в виде пополам разрезанного арбуза — спелая серединка и зеленый ободок корки.

Привядший луг же — блюдо в серой росе.

— Ну, Фрамушенька, — говорю. — Начнем…

А в самом смута и неуверенность. Хоть поворачивайся и уходи обратно.

— Ну, Фрамушенька, — говорю я, а горло сжимает. И я гляжу на Фрама.

Что такое болото без него? Вода, переплетенье трав и сырых запахов. Только Фрам приводит все в порядок, показывает мне, кто сидит, кто летит, а кто бегает.

Фрам (я знал по опыту) чуял всех здешних жителей.

Чуял Фрам камыш и осоку, чуял рогоз и все, что на лугу, в тишине и одиночестве, обрастало и становилось маленькими кочками.

Особый мир был в жизни Фрама, абсолютно недоступный мне. Воображался он мне в виде прозрачной сферы, прикрывающей город, луг, болото и меня.

В этой сфере было великое множество других мелких сфер, похожих на выдутые из стекла пузыри. И в середине каждого пузыря жило небольшое: кулик, трава, сосиска, деревянный столбик, жук, молоко в чашке, горох, хлеб, лягушка и пр. и пр.

Чуять и различать все это — какое тревожное, какое счастливое занятие! Я правду говорю — я с радостью взял бы Фрамов нос и так ходил бы с черным, мокрым, все время шевелящимся носом. Ну, прикрывал бы его рукой, ходя по улицам в городе, или прятал бы какой-нибудь повязкой. Но как бы хорошо жил. А нос-то — Фрама, и я не верю ему. Я боюсь — вдруг он сорвет стойку и погонит.

— Ну, псишко, — говорю я, и Фрам задрожал мелко и быстро, пока я отстегивал ременный поводок. Затем прижался к моей ноге (так еще он делает, увидев трамвай). Я понял — он тоже боялся птицы, себя, всего.

— Ну, Фрамок, иди.

Дрожит.

Я снял ружье с плеча.

— Вперед!

И он рванул прыжком, и вот уже идет карьером от одного края луга к противоположному.

Громадный у него размах поиска, сразу видна порода замечательных полевых работников.

Фрам бежит. Свистят и щелкают травы, плещет вода во множестве лужиц.

И вдруг карьер оборвался — Фрам встал.

Ага, стойка. Но я не обрадовался, а испугался ее.

Я подхожу к Фраму — стоит. Хорошо стоит. Ощупываю, глажу его — каменный.

Начинается самое страшное.

Я посылаю Фрама стронуть дичь под мой выстрел.

— Вперед!..

Фрам ступил и замер.

— Давай… — шепчу я, и Фрам пошел мелкими шажками. Лапы его грязные, мокрые, шерсть прилипла и обрисовала их тонкими палочками.

Фрам осторожно идет на тонких ногах, и я думаю нелепое: «Вдруг подломятся»… И одно за другим бегут ко мне опасенья. А если Фрам погонит?.. Напугается выстрела и сбежит?.. Сбежав, выскочит на автостраду? Если, если, если… Я стою и смотрю, как по серой траве — роса стерла все зеленое — тихо идет белая собака на тонких грязных лапах, и мне хочется вернуть ее. И уйти обратно.

Но Фрам оборачивается — птица здесь! А кто? Если дупель, то справимся. Ну а бекас? Этот сумасшедший в полете, я промахнусь. А вдруг коростель?.. Он пахнет резко, он побежит, не взлетая, и разгорячит Фрама, и тот погонится. Я подхожу, тороплюсь, поскальзываюсь в луже. Фрам поворачивается, сердитым глазом приказывает мне затихнуть. Я проверяю курки — взведены. Но мне начинает казаться, что я не зарядил ружье. Проверять его поздно — звякнет, и если бекас (здесь мокро), он взлетит обязательно.

Бекас или коростель?

Заряжено ружье или нет?

Фрам окостенел в добросовестной стойке. Нос его нацелен.

Точка прицела его носа, по моим расчетам, находится вблизи таловых кустиков. Так, малые тальниковые ребятишки. Но там нет воды. Значит, дупель. Лежит и лениво смотрит на нас. Его пахучие молекулы, мягкие, будто выбитые дробью перья, летят с тягой воздуха к нам, ко мне (я не чую их), к Фраму.

Мне бы его нос.

Дупель или коростель? Фрам недвижен — дупель…

«А заряжено ли ружье?»

— Фрамушенька, вперед. — Я дую снова в трубочку губ.

Но мне страшно — вдруг он погонит взлетевшего дупеля?

Испугается выстрела и кинется бежать домой и попадет под машину.

Хоть бы это поскорее кончилось.

Фрам качнулся. Он дрожит, ему тоже страшно.

Нам страшно обоим, и нужно скорее кончить это, нужно вспугнуть птицу и все узнать.

— Вперед.

Фрам ставит лапу.

— Вперед!

Фрам делает еще шаг и падает. От трех тальниковых хворостинок поднялся дупель: подскочил, развернул крылья в половину неба.

Милый дупель… дупелишечка.

А вдруг Фрам вскочит и погонится?

— Лежать! — командую я громко и корчу свирепую рожу.

Фрам лежит. И голову опустил. Но глаза его смотрят в хвост дупелю. Ничего, пусть смотрит. Я тоже посмотрел — в ружье. Дупель отлетел недалеко. По прицельной планке ружья он катится прямо к тальниковому кусту, что растет на берегу озерка.

Там широкий куст, толпа мелких кустов.

Там дупель заляжет снова. Если промахнусь, найду его.

Я выстрелил вдогонку. Самый это убойный выстрел — вслед. Перо не мешает, дробь свободно входит в его промежутки.

«А вдруг Фрам напугается выстрела». Оглядываюсь. Нет, лежит и смотрит на меня.

— Вот то-то же, — говорю я. — Так надо делать.

Дупель упал, не долетев озерка, и мы с Фрамом пошли искать его. Пока шли, поднялось солнце и луг вспыхнул зеленым (по-летнему был конец августа).

Луг поднялся, будто легкий пар. Желто-зеленый, он повис в воздухе. И на моих глазах шерсть Фрама подсыхала и на макушке поднялась хохолком. Я погладил его и ощутил к Фраму родственное. Так: мы с ним братья-двойняшки, и все у нас одинаковое — и радость, и хворь. Вот только носы разные. Я своим только дышу, а он ловит молекулы запахов — гладкие, колючие, мягкие — всякие.