Тринадцать ящиков Пандоры - [6]

— А что за Кулак? — спросил он. — Комета?

Линсей задумчиво на него посмотрел.

— Мысль разумная, — проговорил он, — но не верная. Никелево-железный астероид. Здоровый. Просто здоровенный. Побольше того, который сотворил Канадский щит. Но он развалился перед ударом. Тут всего ничего следов, но погоду он перепортил на годы. Думаю, тут есть сухопутный мост в Африку.

— Когда это произошло?

— Десять-пятнадцать тысяч лет тому. Я его отслеживал по соседним мирам. Дальше хуже. В этом мире он, считай, едва задел Землю.

Вальенте присвистнул:

— Паршиво.

— Нет, не очень. Астероиды ведь не думают, прилетают, да и все.

— Я имел в виду…

— Люди — самое паршивое, что может случиться с миром, — сказал Линсей. — Мы тоже случайность, катастрофа, вроде астероида. Шанс один на триллион.

— Ой, да ладно. Нашли ведь рукотворные вещи во многих мирах вокруг Земли. Кремневые орудия и тому подобное.

— То были почти не люди. Огня у них не было. Нигде не нашли ни единого очага. Вот тебе реальная картина: десять миллионов темных планет и один круг света от костра.

— Да, но теперь-то мы разошлись по мирам.

— Ага, как грибок.

Вальенте вдруг понял, что Линсей из левоухих. Он таких много видел: вдруг у них взгляд слегка стекленеет, а потом они неотрывно пялятся на твое левое ухо и несут великую истину про летающие тарелки, тотальный всемирный заговор или перенаселение. В каждом человеке сидел левоухий и просто ждал возможности выбраться наружу.

Отсюда уже можно было рассмотреть пояс Линсея. Крупней большинства других, на вид нестандартный, самодельный. Но пояс — не то устройство, которое крестьянин может собрать на коленке из запчастей от старой машины по схемам с черного рынка, которые наверняка оказались бы паршивой ксерокопией с плохой ксерокопии. Да и неправильной, скорее всего. Пояс Линсея выглядел так, как выглядел бы фабричный автомобиль, если бы его купил умелый инженер.

— И ты нам помог, — тихо проговорил он. — Ты изобрел пояса.

— Нет. Лайдер изобрел.

— Ладно, но ты их улучшил. Я видел ранние пояса. Будто бочку на себя надевали. А ты вычленил основной принцип. А потом пропал. Лайдер их изобрел, но ты дал остальным все миры.

— С тех пор много чего улучшили.

— Улучшения на основании твоей базовой разработки, да, были. Но, по сути, только мигалки и пищалки заменили. Почему ты так себя винишь?

— Виню?

— Прячешься здесь, как помесь Джона Уэйна[3] и капитана Немо, разведываешь территорию для маленькой исследовательской станции. Что это? Епитимья за то, что выпустил злобное человечество в ничего не подозревавшие измерения?

Линсей рассмеялся и закурил сигару — Вальенте уже приметил небольшой засеянный табаком участок внутри огороженного частоколом лагеря.

— Человечество само по себе не злобное. Ему чувства собственного достоинства на зло не хватает. Я сюда ушел, чтобы найти покой. Говоришь, я дал остальным все миры? И что они с ними сделали? Кривая экономика не выдержала такого напряжения, они перессорились, начали воевать за территорию, хотя земли вокруг было без конца и края, начался голод, а потом… да к черту. Сам знаешь.

— Сейчас все пошло на лад.

— Временно.

Линсей поднялся, подошел к воротам и распахнул их. Под дальними деревьями едва виднелись фигуры.

— Вот этих ребят мне жаль, — проговорил он.

— Бабуинов?

— Они прошли поворотную точку после Кулака. И быстро развиваются. Но шанса у них нет. К тому времени, как они изобретут сельское хозяйство, — даже нет, раньше, когда они приручат огонь, — они станут рабами. Или, вероятней всего, их просто перебьют, потому что о них точно только одно можно сказать: они злобные маленькие твари.

— Понимаю.

— Они мне нравятся.

Фиолетовый бархат ночи ожил жужжанием насекомых и кололся укусами невидимых блох, которые атаковали любой открытый участок кожи. Линсей обычно разводил большой костер. Его пламя отражалось двумя алыми точками в глазах Абиз Яна, который наблюдал за лагерем с верхушки колючего дерева.

Бабуин помнил, хоть и смутно, ибо память все еще была в новинку среди всех племен. Было время-не-сейчас, прежде чем остродеревья без листвы появились вокруг лагеря, когда молодой Абиз Ян подкрался к палатке. На земле-выше-земли внутри лежало тело, но когда бабуин подобрался ближе, оно вдруг исчезло. А потом сзади раздался звук, а когда Ян обернулся — ночь взорвалась грохотом и светом…

Если бы Абиз Ян был человеком, он бы задумался, почему тот направил ружье так, чтобы напугать, но не убить. Если бы он был животным, он бы убежал в ужасе и никогда не вернулся бы. Но он уже не был одним и еще не стал другим, и в мозгу за парой смотревших в огонь глаз ворочались эмоции, которые бабуин не смог бы поименовать еще по крайней мере три миллиона лет. Поэтому он ждал.

Женщина открыла глаза. На самом деле она пришла в себя уже больше часа назад, Линсей это заметил. И восхитился таким самоконтролем.

Она медленно села.

— Где мы?

— Говор у тебя не французский, — заметил Линсей.

Она замялась. Будь ее голова прозрачной, стало бы видно, как завертелись шестеренки.

— Ясно, — сказала женщина.

Невысокого роста, худая. Это преимущество для прыжка: меньше веса — больше скорость. Она не была похожа на человека, способного на массовое убийство, но Линсей помнил, что никто из способных не похож.