Тринадцать осколков - [17]

— Перестань!

Егор и ухом не ведет. Подползаю, дергаю за рукав:

— Слышишь?

Егор лениво смотрит в лицо, на скулах шевелятся желваки.

Час назад фашисты опрокинули на окопы огромную чашу огня и металла и льют эту тяжелую смесь без конца. Я тревожусь за Генку: он еще в нише, и, если Егор узнает о нем, он устроит мне нахлобучку.

— Хилый ты, студент! — кричит Кувалдин, пряча в карман недоеденный сухарь. — Сейчас они пойдут, готовь гранаты.

Кувалдин глубже натягивает шапку, подмигивает Кириллу, робко выглядывающему из окопа: «Ничего, выстоим».

…Гитлеровцы идут плотными рядами, плечом к плечу: издали кажется, не цепи, а зеленые морские волны. «Хо-хо-хо!» — перемешиваются с выстрелами их выкрики. Бьет наша артиллерия. Катящаяся гряда начинает редеть: в ней появляются просветы, одни фигурки отстают, другие спотыкаются, неуклюже падают, замирают на месте.

— Огонь! — заглушая выстрелы, командует Егор.

Трах-тах-тах… Тррр-тррр, тах-тах. Стреляем дружно, почти в упор.

— Танки! — вскрикивает Беленький.

— Что орешь? — поворачивается к нему Кувалдин. — Перестань метаться!

На гребне высотки вырастает длинная цепь неуклюжих коробок. Тотчас же среди них вспыхивают яркие снопы разрывов.

Неожиданно в траншее появляется Правдин.

— За Родину! — он взмахивает тяжелой связкой гранат, но голос его сразу тонет в гуле орудий и лязге гусениц.

Я тоже сжимаю в руке гранату и смотрю на Егора: он уперся ногой в стремянку окопа, нацелился в подползающий танк.

— Получай!

Машина, будто споткнувшись, останавливается, потом сердито кружится на месте, словно гигантское чудовище, лишившееся одной ноги. Из-за подбитых и остановившихся черных коробок выползают другие — тяжелые, дышащие жаром.

— Ложись! — командует Правдин.

Минуту-другую танки висят над головами, плотно закрыв траншею стальными днищами.

— Чем бы его пырнуть? — Это говорит Чупрахин. Не заметил, как он оказался здесь. Иван стучит по броне прикладом автомата. — Ползи за мной, — зовет он, — вот сюда…

Спрятавшись за выступ траншеи, видим, как из ствола пулемета струится огонек, поливая раскаленным свинцом окопы.

— Они нас перестреляют, — говорю Ивану.

— На-кося выкуси. Мы в «мертвом» пространстве, фриц не достанет, — поясняет Чупрахин и, взяв две гранаты в одну руку, бьет по борту танка в черный крест.

Волна взрыва больно хлещет по ушам.

— Смотри, вылезают из люка! Бей из автомата! А-а-а, жарко! — кричит Иван. — Стреляй, Бурса, стреляй. Мы их, собак, всех поджарим!

Неподалеку падает снаряд. Комья земли поднимаются кверху, летят нам на головы. Раздается оглушительный взрыв. Траншея наполняется дымом. Некоторое время лежим неподвижно.

— Это Замков влепил в танк, — едва слышу Чупрахина. Усиленно протираю уши: в голове шум.

…Иван что-то говорит мне. Потом вытаскивает меня из траншеи. Впереди колышутся желтые языки пламени. Словно лягушки, лежат в зеленых шинелях трупы гитлеровцев. Гляжу на них и не чувствую ни злости, ни сожаления, будто вижу какие-то предметы, на которых случайно остановился взгляд, поскольку они попали в поле зрения.

Позади, в десяти метрах от траншеи, раздавленная танком «сорокапятка». Из укрытия вылезает Замков. Он подходит к остаткам орудия, долго смотрит на изогнутые части.

Наши продвинулись вперед, и теперь высотка, на которой находилось боевое охранение, стала передним краем. Не вижу Мухина. Егор утверждает, что Алексей был на своем месте до конца боя, а куда делся — не заметил.

Я бросаюсь к нише: мальчика нет. Страшная усталость давит на плечи. Я сильно заикаюсь. Чупрахин советует говорить нараспев и тут же приводит случай, который произошел с его бабушкой, когда она еще ходила в девках.

— Волк напугал ее, — рассказывает он, угощая меня папиросами и тыча под бок Кирилла, сосредоточенно рассматривающего немецкий автомат. — Но она же барышней была. Кто заику полюбит? Начали лечить. И каких трав не давали ей! Поди, с тонну она съела всякой растительности, а заикание не проходит. Тогда один старичок посоветовал: «Вы ее еще раз напужайте — пройдет». Напугали. После этого она месяц хворала. Старик говорит: «Перепужали. А перепужанных одно средство лечить — пусть песни играет». И начала бабушка петь. Все поет: разговоры поет, с родителями говорит — поет. И что вы думаете, так развила голосовые штуковины, что потом в церковный хор ее приняли. Так что ты, Николай, не отчаивайся, а говори спасибо, что тебя маленько пришибло, все нараспев тяни, потом Лемешева заменишь в Большом театре.

— Смотрите! — Шапкин показывает вдоль траншеи. По косогору поднимается Мухин. Впереди Алексея шагает гитлеровец с поднятыми руками, а чуть в сторонке с видом бывалого вояки идет Генка с трофейным автоматом.

— Убежать хотел, — докладывает Алексей взводному. — Ох и шибко бегает, зверюга! Вот Геннадий помог мне.

Егор подходит к мальчугану и берет его за подбородок:

— А ты, малыш, откуда взялся тут?

— Так я же, товарищ командир, служу у вас!

— Как служишь? Давно? — удивляется Кувалдин.

— Да уже часов двадцать, — бойко отвечает Геннадий.

— А лет тебе сколько?

— Осенью будет четырнадцать.

— Кто это взял его? — обращается к нам Егор.

Чупрахин, взглянув на меня и, видимо, поняв все, спешит объяснить: