Трилобиты: Свидетели эволюции - [12]

Большая часть моих трилобитов оказалась обломками. Целые трилобиты, такие как моя первая счастливая находка, попадаются весьма и весьма редко. Панцирь трилобита после смерти чаще всего распадается на куски, подобно груде лат с проржавевшими швами и шарнирами. Животные недолго остаются целыми. Прочнее всего хвостовой щит — отдельные хвосты чаще всего и находят, раскалывая породу. Самая нестойкая часть — это туловище, оно расчленяется на отдельные сегменты, которые переламываются и рассеиваются. Головной щит тоже чаще всего разламывается на несколько элементов.

Центральная часть, несущая глабель, представляет собой один из таких фрагментов. Его называют кранидий. С обеих сторон к кранидию примыкают свободные, или подвижные, щеки — либригены, правая и левая зеркально похожи. У многих трилобитов задние концы свободных щек заострены — это так называемые щечные шипы. К свободным щекам прикрепляется глазная поверхность — так бывает у большинства трилобитов. Получается, что цефалон скроен таким образом, чтобы распадаться по крайней мере на три части — кранидий и две свободные щеки. Свободные щеки отсоединяются от кранидия вдоль особых линий пониженной прочности — вдоль лицевых швов. Эти швы нужны были трилобиту для линьки. Поверхность глаза представляла, вероятно, самую чувствительную часть трилобита, к тому же самую сложную для успешной линьки. Лицевые швы тянулись спереди назад и проходили по краешку глаза, поэтому сначала могли линять покровы глаз, а потом уже все остальное. Это существенно ускоряло и упрощало процесс и сокращало время, которое животное проводило в неокрепшем и потому небезопасном мягком панцире. При линьке щеки отделялись первыми независимо от других частей панциря, именно из-за этого они «свободные». После отделения свободных щек в составе кранидия оставались неподвижные щеки. Ясно, что трилобита собирают из целого ряда развалившихся кусочков: щек, сегментов, кранидия, пигидия. С учетом того, что трилобит линяет в течение жизни несколько раз, сбрасывая старый панцирь и наращивая новый подобно сегодняшним крабам или ракам, то по мере роста он оставляет последовательную серию своих ставших тесными одежек. И так до самого созревания. Каждая из сброшенных оболочек и их части — это потенциальная окаменелость. Так что трилобиты — воистину конвейер для производства окаменелостей. Но это не радует: конвейер рождает проблемы. Если имеются кусочки от трилобита, нужно собрать их и воссоздать облик животного, примерно как мозаичную картинку с неизвестным изображением. Труднее, если в куче лежат фрагменты от десятка видов трилобитов — представьте, что вы собираете сразу несколько пазлов с перемешанными деталями, не имея перед глазами коробок с картинками на крышках. В пору ученичества я превратился в фаната таких окаменевших «пазлов». И вскоре узнал, где искать подсказки. Так, линия свободных щек вдоль лицевых швов должна совпадать с абрисом кранидия. Если в публикациях предшественников находилось изображение целого трилобита, то, имея среди своего материала голову, можно было поискать и отсортировать пигидии, соответствующие этой голове. Вскоре моя комната стала напоминать беспорядочный склад раскрошенных кусков камня, сломанных и целых игл, старых монографий, и весь этот хаос покрывал слой тонкой известковой пыли. Мой сегодняшний кабинет примерно такой же. Если ко мне заходит аккуратный, привыкший к порядку человек, глаза его оторопело округляются. Специально для таких людей у меня имеется маленькое мягкое кресло, чтобы было куда свалиться.

Эта очень захватывающая работа больше напоминала работу археолога, который склеивает глиняные черепки, чем науку белых халатов. Иногда среди хаоса появлялся Гарри Уиттингтон, произносил ободряющие фразы или ставил меня на место, указывая неверно соединенные хвосты и головы. Он был добрейшим руководителем, такого скорее можно назвать советчиком. Его советы всегда приветствовались. Он так писал статьи и монографии, что я ими зачитывался, они у меня до сих пор лежат, затертые до дыр от постоянного использования, большинство уже без обложек.

Гарри Уиттингтон, наверное, больше всех прочих внес в науку о трилобитах. В 1950-х он нашел несколько замечательно сохранившихся панцирей. Там, в эдинбургском известняке — слоях ордовикского возраста, какие обнажаются в нескольких местах вдоль обочин шоссе в Виргинии (США), — панцири трилобитов со всеми детальнейшими подробностями заместились кремнием. Вмещающая порода — известняк — хорошо растворяется в соляной кислоте. Известняк часто бывает темного цвета, и, если положить кусок известняка в кислоту, он тут же зашипит. Потом шипение постепенно утихнет, и от куска камня побегут вверх пузырьки воздуха, один за другим, как в газировке. А потом вы вдруг замечаете, что из куска породы начинают выступать какие-то ребра и грани — деликатес, который не растворяется. Это и есть окремненные трилобиты, они мало-помалу вытравливаются из породы. Когда процесс заканчивается, на дне сосуда остается тонкий грязный осадок; его можно смыть, процедив раствор через сито. И остаются к вашим услугам трилобиты во всей своей красе. И сразу много. Будто вы перенеслись на 400 млн. лет назад и вас выбросило прямо на берег ордовикского океана. Можно повертеть в руках фрагменты трилобита, осмотреть со всех сторон, заглянуть внутрь панциря. Можно увидеть дублюру. Всего за несколько дней получается безупречно отпрепарированный панцирь, на который при обычном раскладе ушли бы недели кропотливого труда. Фрагменты перекладываем на предметные стекла: крупные — маленьким пинцетиком, а мелкие — влажными волосинками мягкой кисточки. Вам досталась куча свободных щек, пигидиев, кранидиев, туловищных сегментов — прямо палеонтологические золотые россыпи. Их всех теперь нужно разобрать под микроскопом, рассортировать и сложить подходящие элементы вместе — всего этого ожидаешь в возбужденном предвкушении, словно забрел на распродажу антиквариата и прикупил там по случаю целую коробку занятных безделушек. Что обнаружил Гарри Уиттингтон в ходе химического препарирования, так это фантастическую скульптуру у некоторых трилобитов. Все шипы и иглы — в действительности, шипиками были утыканы даже сами иглы — превратились в точные слепки из кремня (см. с. 50). Даже самый лучший препаратор не смог бы достойно разоблачить это шипастое великолепие. Иные трилобиты по части колючести могли легко соперничать с ежами. Шипы покрывали голову, торчали из каждого туловищного сегмента, край панциря был похож на гребенку с тонкими и длинными, как рапиры, зубьями, шипы усеивали хвост, а пара шипов тянулась далеко за хвостом, ветвясь дополнительными протуберанцами. Эти животные просто чудо, подобное современным морским конькам или крабу-пауку. Но еще чудеснее оказались крошечные органы на поверхности панцирей. На кончике каждой иголочки видны были, если внимательно вглядеться, микроскопические отверстия. У живого трилобита сквозь них выступали тончайшие чувствительные щетинки; они неустанно собирали информацию о его древнем морском обиталище, отслеживая запахи и колебания воды. У других трилобитов панцирь покрывали морщинки и складки, они собирались в сложные узоры и сворачивались в концентрические дуги, образуя подобие отпечатков пальцев, — мне они напоминали энергичные картины Джексона Поллока. У третьих весь панцирь был усеян мелкими округлыми вздутиями, будто капельками росы. У иных вместо выступающей скульптуры на панцире были неглубокие ямки. А у одного трилобита — о нем следует узнать побольше — цефалон окружала своеобразная дырчатая оторочка. Всех этих трилобитов Гарри Уиттингтон определил, собрал по кусочкам, растворив в кислоте те миллионы лет, которые хранили их в темной породе и от которых осталась лишь выплеснутая из кислотной цистерны ордовикская грязь, некогда их похоронившая.