Трильби - [31]
Маленький Билли провел в Барбизоне целый месяц; вернулся он таким загорелым, что друзья с трудом его узнали, и привез с собой такие этюды, что друзья его опешили от изумления.
Гнетущее сознание своей собственной безнадежной бездарности в сравнении с его блестящей одаренностью растворилось в искреннем восторге при виде его мастерства, в любви к нему и уважении к его таланту.
Их друг Маленький Билли, такой юный и нежный, такой слабый физически, но такой сильный духом, отзывчивый, чуткий, зоркий, проникновенно умный, был старшим над ними по праву своего мастерства, его следовало поставить на пьедестал и поклоняться ему, беречь его, охранять, почитать.
Когда в шесть часов вечера Трильби пришла с работы и он пожал ей руку со словами: «Привет, Трильби!» — она побледнела, губы ее задрожали; влажными, широко раскрытыми глазами она уставилась на него (глядя на него сверху вниз, ибо по росту была одной из самых высоких представительниц своего пола) с жадным, молящим, трепетным обожанием. Лэрд почувствовал, что его худшие опасения оправдались, а доблестное сердце Таффи исполнилось одинаковым с ним убеждением, когда он перехватил взгляд, которым ей ответил Билли.
Потом они пообедали вчетвером у папаши Трэна, после чего Трильби вернулась в свою прачечную.
Назавтра Билли отправился показывать свои работы Каррелю, и тот предложил ему пользоваться личной его студией, чтобы Билли мог закончить там свою картину «Девушка с кувшином». Это было неслыханной милостью, и юноша, взволнованный, гордый оказанной ему честью, принял ее с почтительной благодарностью.
Вот почему на некоторое время Маленький Билли стал редким гостем в мастерской на площади св. Анатоля, так же как и Трильби, ведь у прачки мало свободного времени. Но они часто встречались за обедом, а по воскресным утрам Трильби, как всегда, приходила чинить белье Лэрда, штопать его носки, убирать мастерскую и возиться по хозяйству и была счастлива. А по воскресным дням в мастерской царило обычное веселье; фехтовали, занимались боксом, играли на рояле и скрипке — словом, все было по-прежнему.
Проходили дни за днями, и друзья стали замечать постепенную, неуловимую перемену в Трильби. Она больше не употребляла озорных словечек, когда разговаривала по-французски, разве что они вырывались у нее случайно; перестала быть чересчур веселой и забавной, однако выглядела гораздо счастливее, чем раньше.
Она сильно похудела, овал лица ее стал тоньше, скулы обозначились резче, но все ее черты (лоб, подбородок, переносица) были столь безукоризненно пропорциональны, что в результате ее внешность изменилась к лучшему разительно, прямо-таки неизъяснимо.
К тому же, по мере того как угасало лето и она реже бывала на воздухе, у нее почти не стало веснушек. Она отпустила волосы и теперь закладывала их в узел на затылке, открывая маленькие уши, прелестные по форме, и как раз на должном месте — далеко сзади и довольно высоко; сам Маленький Билли не мог бы поместить их более удачно. Кроме того, рот ее, немного большой, принял более четкие и мягкие очертания, а крупные ровные английские зубы блистали такой белизной, что даже французы мирились с ними. Глаза ее излучали новый, мягкий свет, которого в них никто никогда дотоле не видел. Они сияли, как звезды, как две серые звезды, или, вернее, планеты, только что оторвавшиеся от какого-то солнца, ибо постоянный, нежный свет, который они излучали, был как бы отражением чьих-то других сияющих глаз.
Излюбленный тип красоты меняется с каждым новым поколением. То были дни аристократических, надменных красавиц из альбома Букнера: высокий лоб, овальное лицо, маленький нос с горбинкой, крошечный ротик сердечком, мягкий подбородок с ямочкой посредине, покатые плечи и длинные локоны — разные леди Арабеллы, Клементины, Мюзидоры, Медоры!.. Тип, который, возможно, снова возродится в один прекрасный день.
Да будет автор сей книги к тому времени уже в могиле.
Тип красоты, которую олицетворяла собою Трильби, имел бы теперь несравненно больший успех, чем в пятидесятые годы. Ее фотографии украшали бы зеркальные витрины. Сэр Эдуард Берн Джонс — прошу прощения за свою дерзость! — возможно, признал бы в ней свой идеал, несмотря на ее бьющую через край жизнерадостность и неукротимое жизнелюбие. Россети, может быть, сделал бы из нее новый образец красоты, а сэр Джон Милле — старый образец из тех, что всегда новы и никогда не надоедают и не пресыщают, как, например, «Клития» — извечно прекрасная, как сама любовь!
Тип красоты Трильби был полной противоположностью тем красоткам, которых Гаварни сделал столь популярными в Латинском квартале в период, о котором здесь идет речь. Поэтому те, кто безотчетно попадали под власть её обаяния, не всегда понимали, в чем же, собственно, оно заключается. К тому же считалось, что рост ее слишком высок для женщины, для повседневной жизни, для ее положения в обществе, а главное — для страны, в которой она живет. Она почти доставала до плеча молодцеватому жандарму а молодцеватый жандарм был почти такого же роста, как драгун королевской гвардии, который, в свою очередь, был почти таким же высоким, как заурядный английский полисмен. Конечно, она ни в коей мере не была великаншей. Она была приблизительно такого же роста, как мисс Эллен Терри
В книгу еврейского писателя Шолом-Алейхема (1859–1916) вошли повесть "Тевье-молочник" о том, как бедняк, обремененный семьей, вдруг был осчастливлен благодаря необычайному случаю, а также повести и рассказы: "Ножик", "Часы", "Не везет!", "Рябчик", "Город маленьких людей", "Родительские радости", "Заколдованный портной", "Немец", "Скрипка", "Будь я Ротшильд…", "Гимназия", "Горшок" и другие.Вступительная статья В. Финка.Составление, редакция переводов и примечания М. Беленького.Иллюстрации А. Каплана.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.