Трильби - [20]

Природа одарила его необычайно „легкой рукой“ — даже двумя, ибо он с одинаковым умением и ловкостью пользовался ими обеими. Благодаря предварительной практике в лондонской художественной школе он полностью исцелился от неуверенного, робкого туше, часто изобличающего руку начинающего художника и остающегося на всю жизнь у художника-дилетанта. Легчайшие, самые небрежные из его карандашных набросков отличались завидной точностью и неподражаемым обаянием, присущим одному ему, — узнать их автора можно было с первого же взгляда. Его туше, или, иными словами, прикосновение к бумаге или полотну, напоминало собой прикосновение Свенгали к клавиатуре рояля и было также единственным в своем роде.

С приближением полуденного перерыва начались попытки завязать разговор, разбить лед молчания. Ламберт — юноша с необыкновенно веселым лицом — первым нарушил тишину, произнеся на ломаном английском языке следующее замечание:

— Видали ли вы старые туфли моего отца?

— Я не видел, старых туфель вашего отца.

Последовала пауза, а затем:

— Не видели ли вы старой шляпы моего отца?

— Я не видел старой шляпы вашего отца.

Потом кто-то сказал по-французски:

— Я нахожу, что у него красивая голова, у этого англичанина. А вы, Баризель?

— Но почему глаза у него как две плошки?

— Да потому что он англичанин!

— А почему у него рот, как у морской свинки, — два огромных зуба торчат спереди?

— Да потому что он англичанин.

— А почему у него спина такая прямая, будто он проглотил Вандомскую колонну еще со времен битвы под Аустерлицем?

— Да все потому, что он англичанин!

И так далее, пока все воображаемые недостатки внешности Маленького Билли не были перечислены. Затем:

— Папелар!

— Что?

— Мне хотелось бы знать, читает ли англичанин молитвы перед сном?

— Спроси-ка его!

— Сам спроси!

— Хотел бы я знать, есть ли у англичанина сестры, и если есть, сколько их, какого они возраста и пола.

— Спроси-ка его.

— Сам спроси!

— А я хотел бы услышать во всех подробностях историю первой любви англичанина, а также, каким образом он потерял свою невинность.

— Спроси-ка его! — и т. д. и т. д.

Маленький Билли, чувствуя, что является предметом этой беседы, стал несколько, нервничать. Вскоре с вопросом обратились прямо к нему.

— Скажите-ка, англичанин!

— Что? — отозвался Билли.

— Есть у вас сестра?

— Да.

— Она похожа на вас?

— Нет.

— Как жаль! А она читает на ночь молитвы?

Гневный огонек зажегся в глазах Маленького Билли, щеки его вспыхнули, и сия попытка вступить с ним в дружеские отношения и завязать первое знакомство была оставлена.

Вскоре Ламберт сказал:

— А не устроить ли нам «лестницу» англичанину?

Маленький Билли, заранее предупрежденный, хорошо знал, что это за испытание.

Новичка привязывали к лестнице и носили по двору, а если ему это было не по душе, то в придачу его поливали водой из насоса.

В следующий перерыв ему объяснили, что он должен покориться, и приготовили лестницу (ею пользовались чтобы доставать всякие предметы с высоких стеллажей, расположенных вдоль стен мастерской).

Маленький Билли улыбнулся подкупающей улыбкой и разрешил привязать себя с обезоруживающим добродушием, и потому они решили, что это вовсе не забавно, и сразу же отвязали его — таким образом, он не подвергся испытанию лестницей.

Таффи тоже избежал этого, но иным путем. Когда окружающие вознамерились подступиться к нему, он схватил первого же попавшегося из них и, размахивая им, как палицей, сокрушил столько студентов и заодно столько мольбертов, рисовальных досок и устроил такое ужасающее побоище, что все в мастерской возопили хором: «Мир! Мир!»

Затем Таффи проделал удивительнейшие, силовые трюки, показав себя при этом таким геркулесом, что память о нем жила в студии Карреля много лет, — он превратился в легенду, сказание, миф! И теперь еще говорят (там, где кое-что сохранилось от традиций Латинского квартала), что э тот человек гигантского роста швырял, бывало, по студии старосту и натурщиков, как бильярдные шары, пуская в ход одну левую руку!

Но вернемся к Маленькому Билли. Как только пробило двенадцать часов дня, появились пирожные и пунш (они выглядели превкусно), и все пришли в прекрасное настроение.

Пирожные были трех сортов — ромовые бабы, бисквиты и трубочки с кремом, по три су за штуку. Нет лучших пирожных во всей Франции, нет таких и в Латинском квартале, где они не хуже, чем в других местах; насколько я знаю, нет лучших пирожных во всем мире! Начинать следует с мадленов — жирных и тяжеловатых бисквитов, потом перейти к трубочкам с кремом, а заканчивать саваренами, круглыми, как бублики, воздушными и насквозь пропитанными ромом. Затем следует, безусловно, остановиться.

Пунш был очень теплым, очень сладким и ничуть не крепким.

На средину мастерской вытащили помост для натуры, на него поставили стул для Маленького Билли, который проявил себя перед этим как весьма любезный и гостеприимный хозяин. Сначала он угостил старосту, а потом и всех остальных, включая натурщика.

Наконец, как раз в ту минуту, когда он собирался угоститься сам, его попросили спеть какую-нибудь английскую песню. После некоторых уговоров он спел песенку про веселого испанского кабальеро, который отправился петь серенаду своей возлюбленной (и про веревочную лестницу, и про пару чужих мужских перчаток, обнаруженных веселым кабальеро, когда он наконец забрался к своей возлюбленной в спальню), — песенка была весьма незатейливая, но самая комичная из всех, что он знал. Состояла она из четырех куплетов, и каждый из них тянулся довольно долго. Для французских слушателей она звучала совсем не комично, тем более что Маленькому Билли не очень-то удавались шутливые песенки даже с точки зрения английской аудитории.