Тридцатник, и только - [94]

— Теперь ты все знаешь, — прервала Дилайла его раздумья. — Хорошенькое наследство досталось Софи. То-то она обрадуется, когда узнает, от кого произошла.

— Черт, Дилайла, — Диг красноречиво вздохнул, — какой кошмар.

Он медленно покачал головой, ненавидя себя за то, что столь мало приспособлен к подобного рода ситуациям. А ведь сам напросился, сам вынудил Дилайлу открыться. Он опять шумно вздохнул, усиленно соображая, что бы такое сказать, — существенное, разумное, утешительное.

Обрывки бессвязных мыслей проносились в его голове, и внезапно он сообразил, что кое-что он все-таки способен высказать, а именно, чистую правду, идущую от сердца, которая, возможно, пойдет Дилайле на пользу.

Он взял ее за руки и заглянул в глаза:

— Из тебя получится замечательная мать. Я уверен. Об этом тебе не надо беспокоиться.

Дилайла обмякла и громко шмыгнула носом:

— Ты вправду так считаешь?

А Диг подумал, что сегодня он видит прежнюю Дилайлу, — нежную, уязвимую, испуганную девочку, которую он полюбил много лет назад, ту Дилайлу, которая опиралась на его плечо, нуждалась в нем и рядом с которой он чувствовал себя мужчиной, хотя было ему только восемнадцать.

Испытав внезапный прилив сил, Диг крепче сжал руки Дилайлы:

— Ты ведь хочешь этого ребенка? Хочешь? — Она кивнула со всхлипом. — И ты боишься, что не сможешь любить его, как не смогла любить Софи, так? — Она опять закивала. — Как твоя мать не любила тебя?

— М-м… — Дилайла высморкалась в салфетку.

— Дилайла, но ты абсолютно не похожа на свою мать. Мне порою не верится, что вы с ней родня. Ты полна любви. Ты любила меня, знаю, что любила, а как сильно ты любишь Алекса! Любишь своих лошадей. Собаку. И младших братьев. И, подозреваю, где-то в глубине души ты любишь и Софи. Я видел, как ты плакала на крыльце, видел, как ты смотрела на нее. Ты умеешь любить, Дилайла, и ты станешь потрясающей матерью. Честное слово.

Дилайла подняла на Дига исполненный благодарности взгляд.

— Спасибо, Диг, спасибо. Это много для меня значит. Очень много… Знаешь… Алекс… из него выйдет замечательный отец. — Лицо Дилайлы просветлело. — Он так не думает, но я-то знаю. А его родители хранят целый сундук со всякими хорошенькими детскими вещичками, и китайскими куколками, и старыми плюшевыми мишками. И у нас столько места, и пони есть, и собаки, и утки, и деревья, на которые можно лазить, и потайные уголки, которые можно исследовать. Любой ребенок будет счастлив в таких условиях, правда? Даже со старой кошелкой вместо матери! — Она рассмеялась, за ней Диг.

Дилайла взяла ложку и принялась за куриный суп, и Диг решил, что кризис миновал. Но остался еще один вопрос, не дававший ему покоя:

— Тебе никогда не хотелось… отомстить? Не хотелось убить его?

Дилайла замерла с ложкой в руке:

— Кого? Майкла? — Диг кивнул. — Нет, — задумчиво ответила она. — нет. Всю оставшуюся жизнь он проведет с моей матерью. В том доме. Это уже наказание. Пожизненное заключение. — Она положила риса на тарелку.

— А я бы, — твердо заявил Диг, — я бы убил его. Если б ты пришла ко мне в тот день и обо всем рассказала, я бы пошел прямиком к нему и убил его. Голыми руками, ей-богу. — Диг умолк, заметив, что Дилайла с улыбкой смотрит на него. — А что?

— Ох, Диг, ты чудный, такой добрый, такой хороший! — Она погладила его по руке, которую он, сам того не сознавая, сжал в кулак, и Диг покраснел. — Почему у тебя нет девушки? Зачем ты попусту тратишь время на эти юные создания, когда мог бы осчастливить кого-нибудь? Кого-нибудь, кто тебе действительно нужен?

Диг отвел глаза и схватился за вилку, почти не соображая, что делает. Его лицо горело огнем. Он не привык к тому, чтобы его называли «чудным».

— Ты ведь не типичный плейбой, правда? — продолжала Дилайла. — Нет, ты не такой. Тебе это не идет. Неужто тебе никогда не хотелось… большего?

Диг отложил вилку и обхватил ладонями щеки, чтобы успокоится и заодно прикрыть багровую физиономию. Он гордился тем, что вышел с честью из этой трагической ситуации, тем, что оказался способен дать добрый совет горевавшей подруге, и теперь почувствовал, что может отважиться на еще один зрелый поступок: рассказать Дилайле правду.

— Даже не задумывался об этом, пока ты не объявилась, — откровенно ответил он.

И поведал о девушке, с которой переспал на свой тридцатый день рождения, и о разговоре с Надин в кафе, к которому ни он, ни она всерьез не отнеслись. Рассказалал о том, что почувствовал, когда встретил Дилайлу в парке, о совсем волнении за ужином в ресторане, как был очарован ею в тот вечер и как совершенно обалдел от неожиданного поцелуя в такси. Он говорил об ощущении перемен и взросления, которое породило в нем ее присутствие, о его внезапном решении приложить усилия и добиться большего от жизни — больше денег, успешных проектов, уважения и, самое главное, больше любви.

— Сегодня утром, выслеживая тебя, я смотрел на людей на улице, представлял их жизнь — дети, работа, ответственность, — и впервые думал: «И я так смогу, смогу жить, как эти люди.» С хорошей женщиной, ребенком, собакой, — нормальной собакой, большой, — в просторной квартире вместо конуры, с отпусками два раза в году, с тещей и тестем, годовщинами, ранним отходом ко сну и всем прочим. Но потом до меня дошло: уже поздно. Я опоздал. Ведь все это держится на чем? На подходящей женщине. Без нее ничего не получится и не начнется. Но все мои знакомые женщины уже с кем-нибудь живут. Куда ни глянь, всюду пары. Вокруг не осталось ни одно приличной одинокой женщины. Я думал, что ты одинока, но ошибся. Всех хороших уже разобрали.