Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - [30]

Насколько образование этих религиозных союзов было оборотной стороной политической эволюции Империи, видно из того, что с их оформлением прекратил фактически свое существование и тот бледный символ имперского единства, каким был рейхстаг. Уже в конце XVI в. рейхстаги созывались весьма нерегулярно. Но император еще осуществлял право их созыва и роспуска. Однако в 1608 г., почти одновременно с образованием Протестантской унии, протестанты, не добившись удовлетворения своих требований, впервые «сорвали» рейхстаг, т. е. разъехались, и тем принудили остальные имперские чины кончить заседания без императорского отпуска. В последний раз перед Тридцатилетней войной рейхстаг собрался в 1613 г., а с тех пор и император не созывал его, и князья не настаивали на этом. Разделение их на два враждующих религиозных союза как бы заменило имперскую конституцию. И в выигрыше от этого был прежде всего император: когда он перешел в наступление на протестантов, те ввиду отсутствия рейхстагов были лишены какой бы то ни было возможности хоть эпизодически столковываться против него с католиками. Руки у него для первого — внутригерманского — акта агрессии были развязаны.

Не вполне верно утверждение, будто Вестфальский мир 1648 г. создал систему европейского равновесия, а вместе с нею и те весы, на которых взвешивалось равновесие, — раздробленную Германию, где каждая из великих держав Европы имела пропорциональное своей силе число клевретов. В известной мере Германия была весами европейского равновесия еще и до Тридцатилетней войны. Во всяком случае до тех пор, пока Протестантская уния и Католическая лига уравновешивали друг друга внутри Германии, это рисовалось как бы изнанкой всеевропейского мира, знаком того, что габсбургско-католическая агрессия еще не грозит соседям.

Но равновесие религиозных партий внутри Германии было все же связано и с тем стихийным фактором, которому дипломатия антигабсбургских держав не могла непосредственно ни подбавить, ни убавить силы, — с религиозными чувствами немецких подданных. Если бы правило «cuius regio eius religio» выполнялось строго, религиозный индифферентизм должен был бы скоро овладеть всем населением Германии. Но в том-то и дело, что князья-протестанты, стремясь подорвать изнутри силу князей-католиков, все снова и снова атаковывали это правило, добиваясь разных частных изъятий из него, т. е. предоставления подданным католических князей права исповедовать веру по-протестантски. По существу, вера того или иного немца и принадлежность того

или иного князя к вероисповедной партии — это две совершенно различные категории явлений. Но совесть подданных оказывалась не безразличной государям, если она могла послужить разменной монетой в их счетах между собой. Поэтому они и не давали угаснуть религиозному жару в населении. Правило «cuius regio eius religio» тут и там давало трещины. Главная из этих трещин оказалась в наследственных владениях самих Габсбургов. Там, в юго-восточной части Империи, в землях многонациональной габсбургской монархии, несмотря на всю преданность государей католицизму, никак не удавалось осуществить этот краеугольный принцип Аугсбургского религиозного мира: чья страна, того и вера. Поэтому равновесие религиозных партий в Германии в свою очередь зависело от соотношения сил протестантского и католического населения в этой монархии, и естественно, что обе партии интриговали там изо всех сил, а также поддерживали постоянный раздор в семье австрийских Габсбургов.

Почему же именно в габсбургских наследственных владениях не удавалось заставить всех подданных молиться так, как предпочитали молиться государи? Почему именно здесь оказалось слабое звено всей цепи?

Две причины объясняют этот факт.

Во-первых, общественные противоречия, общие для всей Германии, были здесь, как нигде, осложнены национальным вопросом. Конечно, борьба славянского и немецкого населения была характерной чертой для всей вообще Восточной Германии. Но в габсбургских владениях национальная борьба носила концентрированный и отчетливо политический характер. Главным очагом борьбы против Габсбургов была (наряду с Венгрией) Чехия (Богемия).

После гуситского революционного движения XV в. Чехия добилась фактической независимости внутри Империи. Только войдя в XVI в. в состав габсбургских владений, Чехия стала испытывать национально-политическое унижение, чем дальше, тем все более сильное. Но она по-прежнему оставалась большой политической силой. Достаточно характерно, что Габсбурги были членами коллегии курфюрстов не в качестве австрийских эрцгерцогов, а в качестве чешских королей. Чехи сознавали свое значение и тем мучительнее переживали бремя австрийско-габсбургского господства. Вот эта-то национальная борьба славян и венгров, надстраивавшаяся в габсбургских владениях над классовой борьбой, общей и для остальных частей Империи, питала здесь, в свою очередь, религиозную борьбу. Сохранение свободы выбора вероисповедания представлялось, в частности, чешскому и венгерскому дворянству символом сохранения национальной независимости.