Тридцатая застава - [27]

Симон Голота, усмехаясь в усы, торжественно ходил со складнем по освобожденному от зарослей полю, отмеривал ряды будущего сада, намечал места для деревьев.

— Добре придумали хлопцы! Теперь от старой жизни и корней не останется, — и девушкам, которые тут же принимались копать ямы для саженцев: — Вы бы, девчата, политрука нашего приворожили каким-нибудь любистком… Добрый хозяин…

Поискав глазами Байду, который вдруг где-то исчез, он бросил складень и поспешил к реке.

Антон лежал и прибрежных кустах, осматривая в бинокль противоположный берег.

— Аль что неладное, политрук? — встревожился Голота.

— Да ничего, просто наблюдаю… — сдержанно, словно нехотя, ответил Байда. — Идите туда, а я — на заставу…

Семенюк, кроме песен и шума мотора, ничего не слыхал. Он уже кончал распахивать загонку и вел трактор вблизи границы, как неожиданно в общий шум ворвалась пулеметная трескотня. Еще не понимая, что случилось, Николай удивленно смотрел на фонтанчики рыхлой земли, брызнувшей перед радиатором. Вторая пулеметная очередь полоснула по кабине. Что-то горячее ударило в плечо, и он упал головой на руль. Трактор сразу свернул влево и заковылял по пахоте….

Стрельба прекратилась на минуту, потом вспыхнула с новой силой, но уже где-то левее, будто отдаляясь по направлению к Варваровке.

Замерла песня на взлете, заметались мальчишки среди кучи пней, попадали на землю девушки. А трактор продолжал стрекотать, двигаясь, словно ослепший зверь, на людей. К нему подбежали Герасименко и Голота, заглушили мотор.

На баранке руля недвижимо лежал окровавленный комсомольский секретарь заставы Николаи Семенюк…

4

Кириллу Великжанову очень хотелось поработать на субботнике, но служба не считается с личными желаниями. Выпало ему с утра заступать в наряд. Да еще с сержантом Егоровым. Командир он хороший, но какой-то подсушенный, молчаливый, с ним не разговоришься. Конечно, на службе не положено болтать, как любит Денисенко, но словом перекинуться никто не запрещает. А этот шагает впереди по тропке, словно истукан.

В последнее время со службой у Кирилла наладилось. Прошло не так уж много дней с тех пор, как они с Павлом оскандалились на стрельбах, а вчера даже сам начальник похвалил. До отличника еще далеко, но уже не летят пули в «молоко».

Небо с утра было чистым, прозрачным, почти синим. Позже побелело, будто подернулось дымкой. Потом с запада, охватив половину горизонта, стали надвигаться тучи. Вот они уже подбираются к солнцу…

— Ох, и намокнем мы сегодня, — со вздохом промолвил Кирилл.

— Намокнем — высохнем, — сухо отозвался Егоров — Знай смотри…

Когда тучи закрыли солнце, предметы на сопредельной стороне обозначились явственнее, и Великжанов заметил в своем секторе что-то необычное: между помещичьим садом и прибрежными кустами — странное движение, будто ребятишки в прятки играют.

— Посмотри-ка, сержант… В кустарнике левее сада…

— Молчи… Слушай…

Вскоре начали доноситься ружейные выстрелы, дробь пулеметной стрельбы. Немного погодя из кустарника появилась группа людей и повернула к реке, отстреливаясь на ходу. Кирилл припал к винтовке. Теперь оплошки не будет.

— Не стрелять! — приказал Егоров. — К нам бегут…

— Провокация! — не соглашался Кирилл. — Ловко подстроили…

— Какая, к черту, провокация! Не видишь — там настоящий бой… Вот уже свалился один… А как этот паренек пальнул с колена!

Тучи над головой заклубились, брызнули на землю первыми каплями, потом полил густой дождь. Сквозь его сетку еле видны беглецы, уже пробравшиеся к самой реке. Двое несут убитого или раненого, остальные прикрывают их, изредка отстреливаясь.

— Оружие на боевой взвод! За мной! — приказал сержант.

И вот стоят они перед пограничниками — пятеро мужчин разного возраста. Шестой лежит на взмокшей земле без признаков жизни.

— Примите и защитите нас, братья-товарищи… — тихо заговорил белокурый паренек, опускаясь на колени перед мертвым. — Не уберег батька… Убили, собаки… — Он пытается говорить по-русски, но слова даются с трудом. По лицу сбегают крупные капли — не разберешь, слезы или дождь. Слови «товарищи» произносит как-то по-особому торжественно, словно радуется, что может произносить его без боязни, что наконец попал в страну, где нет ни хлопов, ни панов, где с каждым можно говорить, как с равным.

С двойственным чувством слушал Великжанов его рассказ о происшедших событиях на том берегу. И стыдно становится, что собирался стрелять по этим напуганным батракам. И в то же время, если здраво рассудить, почему мы им должны верить? Ведь тот рыжеватый немец, немного похожий на этого белокурого паренька, тоже называл себя «жертвой фашизма»… Попробуй разобраться, где правда, где хитрый обман…

Тучи над головой поредели, выдохлись, вытряхнули последние капли. Заканчивая рассказ, Иван Недоля поглядел туда, откуда они бежали, и погрозил кулаком невидимым врагам, причинившим ему столько горя.

Вдруг рука его опустилась, лицо посветлело, озаренное внутренней вспышкой еще не осознанной радости. Дрожащими руками он хватал товарищей и поворачивал их лицом к помещичьему саду.

— Смотрите, смотрите… Это она! Это Ванда! — Голос его прерывался от нахлынувшего волнения.