Тридцатая застава - [12]

«Никак комиссар… И кто-то рядом с ним. Неужели политрук?» — обрадовался Кольцов и поспешил навстречу.

Тачанка приближалась, уже можно различить лица сидящих в ней. Рядом с Шумиловым знакомый пожилой человек — секретарь Збручского райкома партии Аркадий Никанорович Батаев.

Передав коня Семенюку, Кольцов отрапортовал комиссару, поздоровался с Батаевым. Шумилов потеснился, освобождая место для начальника заставы.

— Ты куда это, солдат, путь держал? Нас вырядился встречать?

— К коменданту собрался… Все по тому же вопросу…

— Опять о политруке?

Шумилов достал из планшета две бумажки.

— Вот, познакомься. Только что из оперативного отдела.

Кольцов прочитал расшифрованное донесение Южного и недоуменно уставился на комиссара: при чем здесь застава?

— Не понял? «Багаж» уже не только подготовлен, но и, надо полагать, отправлен по назначению. Кто он, отправитель? Не кажется ли тебе, что это и есть та «рыба», которую вы упустили?

Шумилов замолчал, углубился в свои мысли. С диверсиями проще, грубая работа двуйки понятна. А здесь есть о чем подумать.

— Кстати, Петр Алексеевич, что тебе известно о наших соседях за Збручем? — поинтересовался Батаев.

— Известно то известно, а что толку? В правобережных Лугинах помещик Кравецкий, ополяченный украинец. Левее, у Днестра, Ольховое. Там какой-то Фишер, немец. Оба эти имения, как и жандармские участки, используются двуйкой для организации шпионажа и диверсий против нас. К ним мы уже привыкли. А это, — он взял у Кольцова перехваченную шифровку, — не тот почерк. Почти месяц бились наши оперативники над расшифровкой…

Взглянув на помрачневшее лицо Кольцова, Шумилов поспешил подбодрить начальника заставы:

— О политруке не волнуйся, старший лейтенант, уже едет. И знаешь кто? Брат Евгения Байды, первого политрука тридцатой. Он недавно закончил училище, а мы с Аркадием Никаноровичем и попросили… Доволен? Готовься к встрече. Да и в отряд скоро хозяин прибудет — назначен начальником майор Кузнецов. Вот это, скажу тебе, солдат!

Слово «солдат» в устах комиссара приобретало разные оттенки в зависимости от того, к кому оно относилось, — от шутливо-насмешливого до восторженно-уважительного.

Батаев молча слушал командиров, думая о своем. Его очень тревожила создавшаяся обстановка. Район пограничный, всего можно ожидать. Если действительно, как говорит Шумилов, здесь обосновался резидент вражеской разведки, надо всем миром помочь пограничникам. Потому и едет в Лугины, чтобы посоветоваться с людьми, разобраться на месте.

— Думается мне, Петр Алексеевич, — обратился он к Шумилову, — что вам надо энергичнее привлекать к своей работе местное население. В Лугинах, например, есть очень дельные ребята. Один председатель сельсовета Симон Голота чего стоит! Говорят, старый пограничник.

— Знаю его, даже успели подружиться. Как вы с ним, старший лейтенант, дружно живете? К его мнению надо прислушиваться. Старый коммунист, настоящий солдат!

— В общем, ничего… — ответил Кольцов.

— А ты не в общем, а конкретно: что вы сделали за это время?

Начальник заставы покраснел: конкретно ничего не мог сказать. Он прекрасно понимал, какое значение имеет помощь местного населения, но за короткое время пребывания на заставе да еще в такой тревожной обстановке ничего не успел сделать.

«Это дело политрука», — подумал он, но не стал высказывать свои соображения.

— Поезжайте на заставу, старший лейтенант, подготовьте все материалы по охране границы. Время опасное… А мы заглянем к Симону Сергеевичу, посоветуемся…

— Мне нужно в МТС заглянуть, встретимся в сельсовете, — предупредил Батаев, останавливая тачанку.

2

Симону Сергеевичу Голоте, председателю сельсовета, уже далеко за пятьдесят, а назови его стариком — обидится. Какой он старик?

Правда, годы гражданской войны, борьба с разными бандами да диверсантами в первые годы мирной жизни оставили немало отметок на его крепком, жилистом теле. Но ни годы, ни раны не согнули кряжистой фигуры. Лишь на больших, как у Буденного, усах да на голове густо проступила, словно соль на солончаке, предательская седина.

Когда райвоенком вызвал его, чтобы сделать в военном билете пометку: «Снят с военного учета по достижению предельного возраста», — старый конник сначала растерялся, потом возмутился:

— Предельный возраст? Какой такой предельный возраст? В обоз меня спихиваете, товарищ военком? Не нужен стал Симон Голота?

Да что поделаешь? Пришлось смириться. Должно быть, таковы здесь порядки. Возвратившись домой, достал из сундука красноармейскую форму и снаряжение, подаренное ему в те незабываемые времена самим командармом, и до поздней ночи шагал по хате в грустных раздумьях. После того печального события он редко доставал эти священные реликвии из сундука — только в торжественных случаях… А обидная запись в военном билете забылась, как забывается все неприятное в нашей жизни.

Увидев из окна подъезжающую тачанку, Симон Сергеевич расправил седые усы и степенно вышел на крыльцо.

— Оце добре, шо ти завiтав до нас. Петро Олексиевич! Здравия желаю! Прошу до нашей хаты! — издали закричал он, узнав Шумилова, потом энергично пожал его широкую ладонь.