Тридцать восемь сантиметров - [6]

– Не имею ни малейшего понятия об этом.

-Прекрасно, прекрасно,– он оживился, словно я уже дал согласие, и его проблемы были полностью решены.– Двести пятьдесят фунтов в неделю, мальчик мой, двести пятьдесят фунтов! Деньги на дорогу я вам дам. Соглашайтесь!

Я рассматривал барную стойку в папиллярных узорах царапин и думал. Двести пятьдесят фунтов против пятидесяти. Лорен против паспорта. Я всегда боялся выбирать и единственным мужским поступком, который я совершил, была месть за Алю. Хотя, можно ли было это назвать мужским поступком? Эта смерть все поменяла в моей жизни. Все. Бесповоротно.

Я мучительно размышлял, пока Стирлинг описывал светлые перспективы. Он, вероятно, ерзал на зеленой коже своего кресла, полируя задом, медные шляпки гвоздиков каретной стяжки. Он бы вылез из телефонной трубки и вцепился в меня, если бы мог.

– Я подумаю, мистер Стирлинг,– Лорен, не мигая, рассматривала меня. Надо было что-то менять или сдохнуть.

-Ты уезжаешь?– я пожал плечами. Если бы я знал. Если бы. Она моргнула.

***

Я позвонил ему на следующий день. Мне был нужен паспорт и хоть какие-нибудь перспективы. И уже через неделю Бартон суетился вокруг меня и Лорен. Обычная суматоха аэропорта – муравейник маленьких людей улетающих и прибывающих откуда-то. А в огромные стеклянные витрины слепило безумное солнце. Оно уже непросто заглядывало, а било наповал обливая своим блеском каждого. На улице плыла просто сумасшедшая жара.

-Я подала документы, Макс. Буду изучать физику. – нервные пальцы крутили красный помпон. Сегодня на ней были оранжевые пипту на громадной шпильке. А юбка заставила одного из всех этих добропорядочных буржуа возвращавшихся с Ибицы в окружении семейства, врезаться в груду чемоданов сваленных по центру зала компанией студентов. Это вызвало хохот и суету, но мы не обратили на нее никакого внимания. В этом стеклянном муравейнике даже смерть осталась бы незамеченной. Смерть одного из маленьких безнадежных муравьев.

-Ты можешь остаться?– она погладила меня по щеке. Ласковое прикосновение холодной ладони. Совершенно необычное по такой жаре. Я отвел глаза.

– Меня уже ждут там, Лорен. Стирлинг оформил все документы. Я не могу отказаться.– она моргнула. Двести пятьдесят фунтов против пятидесяти. Мы стояли у стойки регистрации, за ней сидел молоденький клерк и откровенно пялился на ее грудь.

-Жаль, Макс, очень жаль. Мы могли бы попытаться… – она прервалась и снова моргнула.– Четвертого у меня начинаются экзамены. Я обязательно поступлю.

-Физика, Лорен?– мне надо было о чем-нибудь говорить. Я чувствовал, как что-то рвется прямо сейчас. Что- то важное.

-Ядерная физика, представь? Расщепление атома. Нейтроны, по-моему. Что-то там с формулами. Это очень интересно.

Очень интересно. Все это было очень интересно. Так же как и стремление вырваться, убежать от той безнадежности, в которой мы жили. Я смотрел, как она затерялась в толпе провожающих. Служащий аэропорта в темном костюме, оглянулся на нее и врезался в стойку информационного табло. Она не обернулась.

Прощай, Лорен. Прощай, моя атомная Лола. Незаполненные страницы фотоальбома. Пусть тебе повезет. Расщепляй атом так же, как ты расщепляла кошельки. И что-то с формулами. Пусть все будет. Вот Долсону теперь будет одиноко. Ему некому будет составить компанию. И не с кем поговорить. Когда все рушится, возможность с кем-нибудь поговорить – единственное лекарство от ран. Впрочем, сам он это не показывал. Был занят разработкой еще одного способа стрясти деньжат, заключавшегося в половых сношениях на расстоянии. Подробности этого плана начисто вылетели у меня из головы. Он сунул мне десятку на прощание, но я не взял: в кармане моей рубашки покоились пятьсот фунтов профессора.

Новенький лайнер со свистом оторвался от земли, вжав меня в кресло. Яркий, чистый свет лился из плафонов. А Манчестер в последний раз проплыл под подрагивающим серебристым крылом и остался позади, замененный бескрайней геометрией полей и дорог.

-Принести вам что-нибудь, сэр? – молоденькая стюардесса в бесконечно опрятной выглаженной униформе улыбалась. От нее пахло чем-то свежим, на личике не было той безвыходной печали тех, кого я знал. Она была из другого мира, светлого и блестящего. Отстоящего от поверхности, на которой корчились остальные на многие километры. Мира, в котором не существует беспросветная беспомощность, а есть только свет и воздух, которым можно дышать.

Он был оборотной стороной того непроходимого мрака, из которого я выплыл стараниями профессора Стирлинга, этого наркомана и педераста. Мир-фантик, где у меня была работа и малиновый паспорт со львом и единорогом. И будущее. И двести пятьдесят фунтов в неделю. И много еще чего радостного, о котором я не знал.

-Виски, дарлинг, – я потянулся в кресле и сжал в кулаке красный детский помпон. Стюардесса ушла по проходу, виляя небольшим изящным задиком, обтянутым темной юбкой. Впереди, за ярким заходящим солнцем меня ожидали джунгли, океан и неизвестность.

Обед из Европы рейсом на 17.40

Все десять часов полета я думал о том, что меня ожидает. На самом деле было легко строить планы на будущее, имея пятьсот фунтов в кармане рубашки и симпатичную соседку, которую несколько портил годовалый сын. Ее звали Конкордия, и она была замужем за одним из то ли мормонов, то ли из адвентистов. В общем, одним из тех недалеких пыльных кретинов, что читали библию справа налево. Впереди у Кони было явно больше чем в голове. Весь полет она трещала без умолку.