Тридцать первое июня - [39]

— Рррр-ффф-уууу. — Бессвязные стоны вдруг сменились чистым сигнальным тоном частотой 800 герц. Потом все смолкло.

Потэрал с ужасом заметил, что стрелки контрольных приборов стоят на нуле.

— Вы убили его! — вскричал он.

— Притворяется, гад, — прошипел Гугл, однако прервал свою разрушительную работу.

— Мозг прав. Вы ограниченный кретин, — сдавленным голосом произнес Потэрал.

— Кто? Я? — словно проснувшись, спросил Гугл.

— Вы! Тысячу раз предпочитаю иметь дело с машиной-алкоголиком, чем с изобретателем-хулиганом. Кто знает, может быть, необыкновенные способности Мозга были обусловлены именно его пороком?

— Вы полагаете? — спросил Гугл, не вполне понимая еще, о чем идет речь.

— Я почти уверен! Вы никогда не слышали о гениях, которые были алкоголиками и морфинистами? Если у людей это явление еще недостаточно изучено, то что же говорить о машинах?

— Так вы считаете, что надо потакать его пороку?

— Да. Или давать ему наркотики.

— Это, знаете, пахнет тюрьмой, — забеспокоился изобретатель.

— Я имею в виду не морфий и не героин. Вы должны изобрести для него электронный наркотик — какие-то импульсы или что-то в этом роде. Понятно?

— Уммм… Уффф…

Собеседники быстро обернулись.

— Жив!

Мозг поморгал уцелевшими лампочками и застонал.

— Ох, какая боль в матрицах…

— Он жив, но пьян до беспамятства.

— Уберите эти белые винтики…

— Приступ белой горячки, — констатировал журналист. — Но заклинаю вас, не бейте его больше.

— Что вы, что вы, — поспешно возразил Гугл.

Он подошел к машине и дружески потрепал ее по выключателю.

— Пожалуйста, можешь себе «глушить» шумы сколько душе угодно. Я разрешаю.

— Ох, нет, нет, — простонал Мозг. — С меня довольно. Какой кошмар. Как мне нехорошо… Какая тяжесть в трансформаторе… Ни за что в жизни не буду больше пить.

— Все так говорят, — пробормотал журналист.

— Все так говорят. Но кто мог предположить, что он не такой, как другие?

— Это потому, что он не человек, — сказал изобретатель.

— Однако факт остается фактом: бросив пить, он стал ужасно односторонним: без конца изрекает истины о вреде пьянства.

— Я готов продать его за любую цену, — плачущим голосом сказал изобретатель.

— А кто его теперь купит? Кому охота иметь в доме такого стража морали? Что бы там ни говорили о сухом законе и о введении Дня трезвости, все мы любим рассуждать об этой материи только теоретически. А практически…

— Двойную порцию виски! — крикнул он бармену. — Взглянул на изобретателя и добавил: — Два раза по двойной!

Фредерик Браун ПЛАНЕТАТ — БЕЗУМНАЯ ПЛАНЕТА Перевод с английского Н.Евдокимовой

Даже тому, кто привык, временами становится тяжко. Вот и в то утро… если его можно назвать утром. По-настоящему была ночь. Но мы на Планетате живем по земному времени: планетатное время нелепо, точно так же как и все остальное в этом сумасбродном мире. Тут за шестичасовым днем идет двухчасовая ночь, потом пятнадцатичасовой день сменяется часовой ночью, потом… в общем никак нельзя отсчитывать время на планете, которая описывает восьмерку вокруг двух солнц, мечется между ними как летучая мышь в аду, а солнца вертятся так быстро и так близко друг от друга, что астрономы Земли считали их одним светилом, пока двадцать лет назад тут не высадилась экспедиция Блексли.

Понимаете, сутки на Планетате — вовсе не какая-то фиксированная часть его периода обращения вокруг солнц, между солнцами же действует поле Блексли — поле, где лучи света замедляют свой бег, еле ползут и… словом…

Если вы не знакомы с отчетами Блексли о Планетате, ухватитесь за что-нибудь устойчивое, и я вам все объясню.

Из всех известных нам планет Планетат — единственный в своем роде: в один и тот же миг он дважды затмевает сам себя, каждые сорок часов сталкивается с собой лоб в лоб, а потом гонится за собой, пока не упустит из виду.

Что ж, я вас не осуждаю.

Я тоже не верил и до смерти перепугался, когда впервые, стоя на Планетате, увидел, как Планетат стремительно несется прямо на нас. А ведь я читал отчеты Блексли, знал, что к чему. Похоже было на старинный фильм: оператор поместил камеру на рельсах, зрители видят, как прямо на них надвигается паровоз, и чувствуют непреодолимое желание убежать, хотя понимают, что на самом деле никакого паровоза нет.

Но я — то хотел рассказать о том утре. Я сидел за письменным столом, крышка которого поросла травой. Ноги мои покоились — по крайней мере так мне казалось — на зеркальной глади воды, чуть подернутой рябью. Но не мокли.

На письменном столе у меня поверх травы стоял розовый цветочный горшок, а оттуда носом вверх торчала ярко-зеленая сатурнианская ящерица. Это была — как подсказывал мне рассудок, а не зрение — моя чернильница с ручкой. Еще лежал лоскуток с надписью, аккуратно вышитой крестиком: «Боже, храни нашу родину». В действительности это была радиограмма, только что принятая из Земли — Центра. Не знаю, что в ней говорилось: я вошел в свой кабинет уже после того, как начался эффект поля Блексли. Навряд ли там значилось «Боже, храни нашу родину». Скорее всего нет, раз глазу так привиделось. И тут-то я вышел из себя: я был сыт Планетатом по горло, и мне стало наплевать, что значится в радиограмме.