Тридцать дней до развода - [15]

В груди растет ощущение бешеного восторга — даже если бы я хотел сейчас вдохнуть, я бы не смог.

Ну же, ну…

Но меня срывает слишком рано. Притяжению становится невозможно противиться, и я сжимаю ее теплое тело руками и преодолеваю последние сантиметры между нами, накрывая губами губы.

И она… отшатывается.

Пытается вскочить, но я держу ее крепко.

— Нет, Богдан! — вскрикивает.

— Ты же обещал! — упрекает.

— Пожалуйста… — плачет.

Не помню: обещал?

Но мольбу в ее голосе вытерпеть не могу.

— Не буду… — шепчу тихо куда-то в волосы, накрывая рукой затылок, когда она утыкается лицом мне в плечо. — Если ты так хочешь. Только не убегай. Посиди со мной.

Я знаю, как будет ломить пах от этих посиделок: я помню свои шестнадцать-восемнадцать, когда мы тискались на лавочках вечерами. Хотя даже тогда можно было целоваться до одури, до головокружения.

Все равно. Не мальчик, потерплю.

— Посмотри на меня… — прошу.

Она поднимает голову, и я снова с трудом могу вдохнуть.

— Ты такая красивая, — говорю. Но эти слова не передают того ощущения, что гнездится у меня в груди. Захватывающего дух восхищения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌Ведь что такое женская красота? Гладкая кожа, большие глаза, пухлые губы, тонкий нос, высокие скулы — все эти банальные черты, которые тиражируют на обложках журналов и рекламных плакатах. Но, конечно, все женщины неуловимо отличаются друг от друга, и даже идеальные черты у всех выточены чуть-чуть по-разному.

Только одну Дашу, кажется, неведомый резец выточил так, что именно у меня останавливается сердце, когда я на нее смотрю. Все те же глаза-губы-нос-скулы-кожа, но почему-то только от нее не отвести глаз.

— Ты тоже… — вдруг говорит она, с не меньшим жадным вниманием рассматривая меня. — Очень, очень красивый.

И легкими пальцами очерчивает мой лоб, щеки, нос, линию челюсти, смешно шипя, когда колется о щетину. Рисует касаниями мое лицо — я закрываю глаза, чтобы насладиться этой лаской. Самой настоящей.

Тоже запретной, если подумать. Что там поцелуи — вот это по-настоящему интимно, то, что сейчас между нами происходит в тишине чужой кухни, пока на столе безнадежно остывает чай.

Последнее касание она оставляет на кончике носа и звонко смеется. Я открываю глаза и смеюсь тоже — а потом стремительным движением чмокаю в кончик носа ее саму.

И делаю крайне невинный вид. Что? Кто? Никто не целовался!

— Богда-а-ан! — возмущается она.

— Что-о-о-о? — передразниваю я, улыбаясь.

Теплое щемящее счастье в моем сердце так непривычно, что на секунду я даже задумываюсь: это ведь ненормально — чувствовать собственное сердце? Может, так и начинаются инфаркты?

— Давай договоримся, правда, — просит Даша. — Я… буду с тобой. Обещаю. Когда ты будешь свободен.

— Спасибо, — абсолютно серьезно говорю я, глядя в ее темные глаза с золотистыми прожилками. Они похожи на драгоценные камни — блеском, глубиной, неумолимой твердостью, что сверкает в них.

— Никаких поцелуев.

— Согласен, — киваю я, хотя совершенно не согласен.

— Никаких рук в неприличных местах.

— Мммм… А какие неприличные? — строю дурачка, начиная скользить ладонями по ее телу. Здесь мягко, тут упруго, там — невыносимо притягательная впадинка, а как горячо сейчас… Ух, как сносит голову!

— Вот эти! — останавливает меня Даша в самый интересный момент и перекладывает мою руку себе на талию.

— Понял, — покаянно киваю, пока она ерзает у меня на коленях, где внезапно стало чуть неудобнее сидеть.

— Все? Это все твои условия, прекрасная моя? — спрашиваю, касаясь большим пальцем ее верхней губы. В том месте, где у нее легкая припухлость, что проминается под нажимом.

— Еще никаких опасных слов… — говорит она, и ее губы почти обхватывают кончик моего пальца. Мне чудится, или острый язычок едва-едва касается кожи на нем?

— Опасные — это какие? — снова провокационно интересуюсь я. — Прекрасная? Нежная? Волшебная? Желанная? — И, понижая голос и не отрывая взгляда от ее глаз, произношу медленно: — Моя…

— Эти! — через судорожный вдох выпаливает она.

— Хорошо, — киваю. — Буду копить их в своем сердце все тридцать дней до развода и вывалю потом на тебя все разом.

Лишь бы она была согласна их слушать.

Лишь бы она была согласна на запретные прикосновения, когда выйдет срок.

Лишь бы через месяц я мог ее поцеловать.

Ради этого… что угодно.

— Можно я… — Она снова елозит на моих коленях и сползает на пол с явным сожалением, пересаживаясь на табуретку рядом.

А потом берет свою чашку с чаем и долго-долго пьет из нее, словно перешла пустыню и припала к роднику с прохладной водой. Честно говоря, я тоже ощущаю себя так. Поэтому мы допиваем наш остывший чай, и Даша щелкает кнопкой чайника еще раз.

Как-то после этого все сроки визита вежливости уже исчерпаны, но ни у кого из нас снова не достает сил попрощаться, и я светским тоном спрашиваю:

— Чем ты занималась, пока жила в Москве?

— О, ерундой всякой, — отмахивается она. — Знаешь, секретарь на ресепшене — это не та профессия, где требуются серьезные навыки. Ну, кроме того что следили за пропусками, мы еще ездили покупать реквизит, если срочно нужно, заменяли личных секретарей, если те болели, работали ассистентами на съемках, а порой и сами снимались. На вечеринках выступали то моделями, то официантками, но иногда просто веселились. В общем, такое вроде «подай-принеси» занятие, а в итоге в курсе всего, что происходит в компании, все тебя знают, приглашают на секретные пьянки, на праздники дарят подарки и даже блогеры-миллионники иногда ставят ссылки на твой инстаграм на пару десятков подписчиков.