Три жизни Юрия Байды - [94]

Фонари, ограничивающие взлетную площадку, светились, провожавшие нас партизаны помахали на прощанье, мой второй пилот включил фару и пошел на взлет. «ЛИ-2» оторвался нормально. Подстрекалов встал в разворот и начал набирать высоту над безопасным лесом.

Сделал несколько кругов. Погода по маршруту предполагалась ясная, что, конечно, вовсе не радовало. Приятно, когда видно далеко, но вовсе не приятно, когда видят издали тебя… Впереди нас ожидает не одна зона фашистской ПВО, а это не шутки, но чем черт не шутит! «Авось проскочим, — думал я, — вчера ведь проскочили!»

И только успел я успокоить себя, как тут же, здесь, в глубоком тылу врага, с земли, утопающей в густых лесах, часто захлопала зенитка. Взрывы снарядов запестрили своим огнем сумеречное небо. Стрельба возникла столь внезапно, что экипаж был обескуражен, но то, что случилось через несколько секунд, повергло меня в ужас. Делая противозенитный маневр, я отчетливо увидел, как мой самолет рассыпается на куски. Да! В синей мгле среди разрывов зенитных снарядов падали к земле черные обломки, точно горошины из распоротого мешка.

«Конец…» — мелькнуло в голове. И тут же, как в подтверждение, борттехник доложил:

— Прямое попадание!

И следом, его же голос:

— Снарядом вышибло дверь.

Я подался вперед, проследил взглядом за падающими черными обломками и еще больше огорчился. Я сказал борт-технику:

— Симаков, успокойте пассажиров, это овцы сыплются вниз. Баран-вожак увидел выбитую дверь и отправился гулять… Отара, как это и должно быть, — за ним…

БОЛОТНЫЙ ГАРНИЗОН

Когда объявили приказ о выступлении отряда «Три К» в поход, возник вопрос: что делать с людьми, не способными участвовать в трудном рейде? И тогда начальник штаба разумно заявил:

— При нынешних обстоятельствах неприемлема тактика «железного потока», когда войска тащили с собой в поход всех и все, вплоть до самоваров… Таких бойцов нужно оставить в безопасном месте, добавить в группу несколько здоровых товарищей, а во главе поставить кого-либо из здешних, знающих местность. Если говорить конкретно, то для такой роли больше всего подходит Байда, в рейд он идти не может из-за ранения, да и эту местность знает хорошо. Он умелый минер. Дать ему взрывчатки, и небольшая группа может принести противнику много неприятностей и, кроме того, введет его в заблуждение. Периодические диверсии будут свидетельствовать о том, что партизаны на месте, что они продолжают действовать. Это в свою очередь заставит противника держать по-прежнему в округе воинские подразделения. Что, собственно, и требуется.

Командиры боевых групп поддержали предложение начальника штаба, что же касается Байды, то как-то никому и в голову не пришло спросить его, как он сам относится к тому, что его хотят сделать комендантом при инвалидах. Лишь после совещания Коржевский вызвал его к себе и в присутствии Присяжнюка и Афанасьева спросил, справится ли он с нелегким и весьма ответственным заданием. Надо и людей сберечь, и поработать с ними в меру сил.

— Как, сможешь выполнить?

— Выполню, раз приказываете… Доверие оправдаю, — сказал Юрась внезапно дрогнувшим голосом, а в груди — тревога и тоска: «А как же Васса? Она с отрядом уйдет в дальние края, а мне сидеть здесь сторожем? Нет, надо отказаться, объяснить, что я почти здоров и могу отправиться в рейд вместе со всеми». Но тут же уныло подумал: «Бесполезно, все равно доктор Кобзарев разоблачит вранье».

Коржевский, догадываясь о причине его невеселого настроения, сказал:

— Бери мой дрючок — оставлю его тебе в наследство — и топай с ним по горам, по долам, подыскивай для своей будущей базы подходящее место.

— По моим наметкам, останется человек пятнадцать, — уточнил Присяжнюк.

Юрась ушел от командира, проклиная свою бесхарактерность. «Размазня! Тюфяк! Что скажет теперь Васса!»

Вечером, налив отцу супу, она присела молча на нары и уставилась в землю. Коржевский взял ложку, опустил ее в миску и посмотрел вскользь на дочь. Только сейчас у него возник вопрос: почему получилось так, что он до сих пор ни разу не поговорил с Вассой о ее взаимоотношениях с Байдой? Вот что значит нет матери! Мать бы не забыла, а он даже не спросил об этом, хотя знал: всегда находятся доброжелатели-информаторы, которые не могут не сообщить отцу, с кем встречается его дочь и проводит свободные часы. Он знал, что в свое время она уделяла внимание Варухину, теперь увлеклась Байдой. Парень он неплохой. У них, молодых, своя жизнь. Пусть кругом горит земля, пусть льются слезы, а молодое как тянулось, так и будет тянуться к молодому, и ничто им не помеха, в том числе и родители. Да и вообще, что он знает о дочери, хотя она и выросла на глазах и сейчас все время рядом!

Коржевский задумчиво повертел в пальцах грубоватый черенок «бурлацкой ложки», вырезанной дедом Адамом из березовой баклуши, и принялся хлебать остывший суп. В другое время Васса не позволила б себе поставить отцу холодную еду — он ее не терпел, а сейчас уперлась взглядом в шляпку гвоздя на полу и сидит ко всему безразличная.

Поев, Коржевский встал, подошел к Вассе, положил ей руку на голову, как это делал всегда, желая вызвать на откровенность. И Васса, как бывало прежде, прижалась к нему, погладила по колючей щеке, сдержанно улыбнулась. Коржевский понял: на душе у нее неспокойно, улыбка не стерла с ее глаз заботу, и осторожно, чтобы не обидеть непониманием, сказал: