Три жизни Юрия Байды - [51]

— Форвертс! Форвертс! — крикнул запомнившиеся со школы слова и погнал впереди себя как живой щит. Немец бежал впритруску, нелепо размахивая длинными руками и вытирая на ходу кровь с лица. Послышалась русская команда, по голосу Юрась узнал Афанасьева и понял: кладбищенская высота с дзотами — в руках партизан.

— Хальт! — крикнул он пленному. Тот остановился, вобрал голову в плечи. Шея его побагровела, складка кожи опустилась на воротник. Только сейчас Юрась разглядел, что это офицер. Показался Варухин, за его спиной висел шмайссер. На вопросительный взгляд Юрася он самодовольно ответил:

— Трофей!..

Быстро пробежала разгоряченная Васса, через плечо у нее — сумка с красным крестом. Наткнулась на партизан, обрадованно заулыбалась. Вдруг увидела немецкого офицера, подалась испуганно назад: это был первый враг, с которым она встретилась так близко.

Юрась посмотрел на фляжку, висевшую на ремешке у Вассы на боку, вытер тыльной стороной ладони пересохшие губы. Васса заметила его взгляд, поспешно отвернула пробку, протянула ему фляжку. Он сделал три больших глотка, потряс посудиной, повернулся к Варухину: не хочет ли он попить? Тот отказался. Юрась вернул посудину Вассе, поблагодарил. Васса радостно сказала:

— А Рачихина Буда наша!

Юрась отрицательно покачал головой. По ту сторону села все еще раздавались выстрелы. Откуда-то сверху спрыгнул Афанасьев, и тут же из боковой ячейки окопа возник Купчак. Офицер с опухшим окровавленным лицом смотрел исподлобья на окружающих. Купчак спросил раздельно:

— Кто такой? Из какой части?

Офицер, шевеля распухшими губами, что-то промычал. Варухин, стоявший ближе всех, разобрал его бормотанье, перевел:

— Я есть честный немецкий офицер, бандитам не отвечаю…

— А-а! Ну тогда расстреляйте честного убийцу! — приказал Купчак, мрачнея.

— С удовольствием, — ответил Варухин и увел офицера.

Наступило утро, стали отчетливей видны серые кровли хат, дым от пожара, небо, рябое от туч, похожее на рачихинобудскую площадь в буграх и ухабинах — только что не опутано колючей проволокой…

Возле кузни Куприяна сидел на колоде Коржевский, поблизости стояли связные, постепенно к ним стали стекаться партизаны, еще не остывшие от боя. Командиры взводов докладывали Коржевскому и торопливо удалялись, озабоченные делами.

Вызволенных детей-заложников определили временно в просторную хату сельской управы. Женщины топили печи, грели в чугунах воду — мыть ребят. Во дворе Васса перевязывала захваченных в плен раненых немецких солдат. За ними пришел партизан, повел на допрос.

После командирского совещания объявили дневку. В селе выставили посты, по дорогам выслали дозоры, партизан развели по дворам. Из труб домов и бань повалил дым. Афанасьев никого не приглашал к себе, но получилось как-то само по себе, что и командир и комиссар оказались в его доме. Подошли взводные, уселись за стол. Озабоченный дед Адам со здоровенной, как амбарная книга, тетрадью в руках шепнул что-то парнишке из хозвзвода. Тот выскочил во двор и тут же вернулся с ведром, поставил его перед Коржевским. По Хате поплыл острый хмельной душок.

— Вот видите, какой у нас интендант? Нашел даже чем ржавчину в горле прочистить… — похвалил Коржевский, вытирая рушником руки.

Дед Адам усмехнулся, как всегда, одними глазами.

— Какую прикажете порцию?

— Какую? — переспросил Коржевский. — А такую: у кого боевых заслуг больше, тому и порция больше… Прямая пропорция, так сказать…

— Ага… Понятно…

Командиры засмеялись. Парнишка из хозвзвода зачерпнул из другого ведра старинной медной кружкой воды и, ставя на стол, предостерег:

— Разбавляйте побольше, а то страх какой крепкий…

— Тю на тебя, хлопец! В лесу и так спасенья нету от сырости…

— Э! Что-то мало ты налил, хочешь, чтоб глаза у меня провалились?

— На еще. Трескай! Может, они у тебя повылазят от жадности!

Комвзвода опрокинул полстакана, крякнул, покачал головой удивленно:

— Отчего так? Бывало, мороз градусов шесть всего-навсего, а за уши дерет — спасу нет! Тут же все девяносто шесть, а глотка хоть бы что!

— Она у тебя луженая…

— Лишь бы не худая!

Скоро командиров, разморенных трудной бессонной ночью, разомлевших от еды и хмельного, стала одолевать дремота. Самый раз всхрапнуть бы часок-другой, да некогда — У каждого дел невпроворот. Все занялись своими делами, кроме, пожалуй, связных да Варухина. Эти сидели у крыльца, бездельничая. Очки Варухина поблескивали, в тонких губах зажата дымящая цигарка. Он рассказывал, как воевал против дзота. Теперь командир взвода к нему не придерется, и насчет экипировки тоже все в порядке, сапоги во какие! Офицерские! В бою добыл. Другие таких нет ни у кого.

Во время разглагольствований Варухина во дворе появился Юрась, рядом с ним шагал человек лет сорока с котомкой за плечами и чемоданчиком в руке. Он был костляв и тощ. Подошли к крыльцу, где сидели связные, загораживая дорогу.

— Ты гляди! — воскликнул один. — Мумия никак!

— Байда, где ты ее выкопал?

— Это он в местной кунсткамере реквизировал.

— Никак мощи святого Попандопуло…

— Остряки… — бросил мимоходом Юрась, поняв, что партизаны приняли его спутника за фашистского прихвостня. Зайдя в избу, доложил: