Три жизни Юрия Байды - [15]

Химинструктор Игнат Варухин, румяный, круглолицый, в очках с толстыми стеклами, за которыми плохо видно глаза, всю дорогу роптал и каялся:

«На кой черт пристал я к этому Афанасьеву? Глупость совершил величайшую, надо признаться честно. Ведь мог бы сам собрать группу и действовать самостоятельно в соответствии с обстановкой, как указано в уставе парашютно-десантных войск. А случилось так потому, что упустил в свое время инициативу, не использовал момент, вот и опередили… Вот и плетись теперь без сна, без отдыха, без пищи за этим солдафоном. Спит ли он сам когда-либо, не знаю, а вот то, что бойцы забыли, когда отдыхали по-настоящему последний раз, — это точно. У него наверняка не все дома, у этого Афанасьева. Только и слышишь: «Быстрее! Не отставать! Немцы на пятки наступают…».

И на самом деле, десантникам казалось странным упорство, с каким преследовали фашисты их маленькую группу в лесах. Вцепились, как свора собак, — не оторвешься. С харчами скудно, от голодухи в глазах зеленая муть, на тридцать человек раздобыть в деревне пищу трудно. А враг наседает. Почему?

На этот счет у химинструктора Варухина имелось особое мнение:

«Два кубаря нацепил лейтенант Афанасьев, а сманеврировать, оторваться от противника не может. И чему их только учат там, в военных училищах? Шагать строевым по плацу? Но сегодня, видать, и его подсекло, дошатался… едва ноги переставляет, хотя ноши на нем всего ничего: автомат на шее да пустой вещмешок за плечами. Идет и спит на ходу. Спит, а ноги идут… Солдаты называют такое спанье «под шапкой». Смех! Поглядишь на них, и зло берет. Лица у всех почернели, ступни разбиты в кровь, от голода качаются, а кругом в лесу дичи — видимо-невидимо. Стреляй и ешь! Ан нет! Командир не разрешает стрелять, командир, видите ли, считает, что пальба демаскирует отряд. Тоже мне командир! Кто его назначал? Самозванец и самодур! При таком командире и без немцев все передохнут от голодухи».

Варухин остановился, показывая демонстративно, что ему нужно оправиться, и стал ожидать, пока проследует хвост колонны. Никто на него внимания не обратил: солдаты плетутся опустив головы. Лишь Адам Чубовский оглянулся и стал прислушиваться к чему-то. Варухин плюнул в его сторону сквозь зубы и подумал так, словно делился с кем-то своими мыслями:

«Вот вам, полюбуйтесь, разве это не яркая иллюстрация, подтверждающая преступную безответственность командира? Взять в отряд неизвестного деда-лесовика, какого-то Адама, и оказывать ему полное доверие, мыслимо ли такое? Или того лучше: навязать мобильной боевой группе беженку с ребенком. Разжалобила его, видите ли, жена командира Красной Армии, ребенок у нее болен, боится, что убьют ее фашисты вместе с дитем. Да мало ли их, таких вот, по дорогам военным скитается! Всех не подберешь, не потащишь за собой. Пацан действительно на ладан дышит, за версту слышно, как демаскирует боевую единицу. Но и не это самое страшное, худо то, что судьба отряда находится, по сути, в руках никому не знакомого деда Адама. Ведь это он ведет нас по лесам, а не командир Афанасьев. Нет, надо бросать всю эту шарагу к черту и действовать на собственный страх и риск».

Поделившись своим возмущением с мысленным собеседником, Варухин присел в кустах, скинул с плеч увесистый мешок, развязал, отрезал кусок сала и ломоть хлеба и стал торопливо жевать. Жевал и презрительно усмехался.

«Говорил этим дуракам Чунаеву и этому разведчику Костылеву: давайте отделимся, пойдем втроем, маленькой группкой. И по уставу правильно и практически разумно, так нет, не захотели. Ну и околевайте с вашим Афанасьевым! А я еды себе добыл и могу идти теперь хоть до Урала.

И то сказать, заскочишь в деревню разжиться куском хлеба, так на тебя чертом смотрят. Совсем очумели. Бегуны, дескать, дезертиры, по лесам скрываетесь, вместо того чтоб воевать с врагом! Жмоты. Афанасьев так и не сумел раздобыть продовольствия, а я могу гордиться, ибо, не в пример другим, имею на плечах голову да плюс три курса химико-технологического института. А вот некоторые лейтенантики званий-то нахватали, но как были тюфяками, так тюфяками и остались. Психология для них — терра инкогнита. И вот такой распоряжается моей жизнью!» — воскликнул мысленно Варухин.

Что за психологию имел он в виду? Психологию, которая являлась для Афанасьева терра инкогнита? Заключалась она в следующем.. Чтобы завоевать симпатии жителей и разжиться у них продуктами, Варухин, заходя в села, многозначительно намекал, что он-де не какой-то бродяга, а представитель спецконвоя, выполняющего особое задание по эвакуации банковских ценностей. Банковские ценности в понимании крестьян — деньги, золото — производили поистине магическое действие. Варухина снабжали всем, чем только могли. Обрадованный, он с продуктами догонял группу, а его выдумка стала быстро распространяться и вскоре дошла до немцев. Те всполошились. Особый отряд уносит золото! Этого было достаточно, чтобы фашисты ринулись в погоню.

Афанасьев ломал голову, никак не мог понять причину настойчивого преследования и, чувствуя неладное, старался оторваться от нажимавших врагов…