Три жизни Юрия Байды - [135]

— Меня зарыли. Одна женщина говорила… Я лежал у нее в погребе… раненый… давно…

— Правильно, милый! — обрадованно подхватила Васса. — Ее зовут Ефросинья Павловна Калинченко.

— Да? Может быть…

— Да, да! Все так и было. Но теперь уже все хорошо. Мы вместе, и у тебя есть сын. Тоже Юра. Он военный летчик, капитан…

* * *

Чего только не делала Васса, пытаясь разбудить в Юрасе память о прошлом! В рассказах своих она буквально по дням и по часам восстанавливала картины жизни отряда «Три К», сама заново переживая и тяготы партизанских будней, и редкие радости, что выпадали человеку в тех условиях. Она называла имена товарищей по отряду, вспоминала дорогие ей и Юрасю минуты короткого счастья, так внезапно оборвавшегося, — все было бесполезно: память Юрася не оживала.

Временами Вассу охватывало такое отчаяние, что хотелось бросить все и бежать, бежать без оглядки — в Тюмень ли, к уже устоявшейся за минувшие годы жизни, или еще куда подальше…

Но, найдя наконец однажды потерянное, она не хотела лишаться его снова. Не могла мириться и с тем, что дорогой для нее человек находится как бы по ту сторону реальной жизни, живет, лишенный себя самого. И потом — что она скажет сыну, Юрию второму, который теперь точно знает, что отец его жив, если вернется домой ни с чем?

И Васса упорно продолжала стучать в глухую стену, отгораживающую от нее душевный мир мужа.

Может быть, бейся над этим она одна, ничего и не получилось бы. Но ей помогали люди — все, кто мог помочь хоть чем-нибудь. Даже просто советом.

…Обследовав Юрася, опытные специалисты — столичные невропатологи — посоветовали испытать еще одно средство: провести больного по тем местам, где он воевал и где с ним случилась эта беда. Надо постепенно, шаг за шагом, не просто показать ему эти места, а постараться во всех деталях восстановить события прошлых дней. Возможно, максимально точно воссозданная обстановка и поможет получить тот необходимый шоковый толчок, за которым начнется выздоровление. Стопроцентной гарантии успеха, понятно, дать никто не может, но попробовать есть резон, — медицине подобные случаи известны.

* * *

…Вот чем объяснялось неожиданное приглашение принять участие в поездке по местам партизанских боев, пришедшее от Вассы. Ведь, после нее и Юрася, я теперь был единственным, кто имел некоторое отношение к отряду «Три К».

Поездка эта заняла много времени. Надо было побывать не только в Рачихиной Буде — каждое село, каждый хутор в районе могли принести нам удачу.

Мы ночевали в лесу, в том самом месте, где базировался отряд, в райцентре зашли в сохранившееся с предвоенных лет здание военкомата, побывали в Покровке…

А тем временем на островке среди Маврина болота юные следопыты района по нашей просьбе и по описаниям Вассы сделали землянку-халупу. Мы переправились на островок и там провели ночь у костра. Пели партизанские песни, крутили старенький патефон, позаимствованный у жителей Покровки, пили водку и крепко заваренный прямо в чайнике зверобой. Васса не спеша, минута за минутой, с мельчайшими подробностями рассказывала о жизни небольшой группы партизан во главе с Юрием Байдой.

Юрась лежал, закинув руки за голову, прислушивался к ее словам, как к чему-то совершенно ему неведомому, и молчал. Временами взгляд его туманился, мысль напрягалась — и тогда казалось: вот-вот что-то произойдет, он наконец нащупает что-то и останется лишь ухватить путеводную нить. Но это «что-то», не обретя четких очертаний, распадалось, путеводная нить ускользала.

С утра мы принялись точно воспроизводить все события того последнего трагического дня на острове. Надо было наловить раков, но их в начале лета нет, — и мы наловили плотвички на уху. А когда сели полдничать, в лесу, на берегу болота, неожиданно взметнулись ракеты…

Юрась, как ужаленный, дернулся и широко раскрыл глаза. В этот момент за его спиной ахнули дуплетом из двустволки, затем еще и еще. Пальба загрохотала, как в настоящем бою, — все делалось так, как советовали столичные невропатологи.

Еще не отзвучало в лесу эхо выстрелов, как Юрась, словно земля оттолкнула его, рывком вскочил и страшным, не своим голосом закричал:

— А-а, жа-а-бы! Лупи их, Кабаницын!..

Юрася трясло, глаза его сделались совершенно безумными. Вдруг, стиснув голову руками, он с ужасом уставился на сидящих у костра. Голос его сорвался:

— Где… где Кабаницын? Кто… вы?.. Где наши?! Почему…

Он не успел закончить вопроса: на плече его взахлеб плакала Васса. И впервые за долгие годы в слезах ее была не боль, а облегчение.

Невропатологи оказались правы.

…Покинув островок, мы переправились на берег, где под развесистым дубом зеленел холмик старой братской могилы. Среди других фамилий на пирамидке была и фамилия Юрия Байды.

Потрясенный обретенной вновь памятью, Юрась был сам не свой. Он убегал куда-то, тут же возвращался и, не отпуская Вассу от себя ни на шаг, совсем задергал ее.

— Куда мы спешим? — взмолилась она. — Куда торопимся, говорим с пятого на десятое, будто через миг опять расстанемся? Мы же вместе, Юрась, понимаешь? Вместе!

Юрась, как бы споткнувшись, остановился и посмотрел на нее. Смотрел долго и как-то по-особенному осмысленно, словно за считанные минуты доживая то, что оборвалось здесь много лет назад. Сколько же времени был он отторгнут от самого себя? Годы?.. Вечность?..