Три жизни на двоих - [4]

Проблема в том, что я категорически не хочу, чтобы Надькина мать даже приближалась к телу дочери. Надюшка боялась родительницу пуще ядерной войны, почти четверть века скрывалась, как беглая рабыня, жила в вечном страхе перед "хэдхантерами" и случайной встречей со знакомыми из детства… Меня передёргивает от мысли, что эта истеричка, скандалистка, салтычиха и актриса погорелого театра в одном лице будет изображать безутешную материнскую скорбь у гроба моей подруги, которой искалечила жизнь.

Если бы мне выдали тело, я бы похоронила Надежду сама и как можно скорее – пока полиция разыскивает её мать по официальным каналам. Но служащий в морге проигнорировал мой прозрачный намёк на взятку, и теперь похороны по ненавистному мне сценарию – неизбежность. Вопрос только в том, буду ли я там присутствовать.

С одной стороны, мне отвратительно участие в ожидаемом спектакле, с другой – как я, единственный близкий Надьке человек, могу не проводить её до "калитки в ничто"? Но для того, чтобы проводить, необходимо выяснить, где и когда её будут хоронить, а для этого нужно не просто позвонить мадам Ткаченко, но и придумать байку, объясняющую, кто я такая и откуда знаю о Надюшкиной гибели. Непосильная для меня задача, по крайней мере, в нынешнем состоянии ума…

Я делаю ещё один бессмысленный круг по квартире, потом решаю, что мне необходимо насильственно переключить мозги, и сажусь к компьютеру. В почте – письмо от неведомой мне Marychen999, тема не указана.

Здравствуйте, Ксения!

Возможно, Вы не та, кого я разыскиваю, но это единственный мейл, который я нашла через поисковики по запросу "Ксения Траубен". Меня зовут Лиза, три недели назад я попала в аврию, в которой погибла моя случайная попутчица. Её последние слова: "Завещание на квартиру… Моей подруге Ксении Траубен… Скажите ей… дома, в словаре. Копия у нотариуса".

Я не знаю, как зовут погибшую. Авария произошла 29 мая в Дмитровском районе Московской области, неподалёку от станции Орудьево.

Сожалею, что не могла написать раньше. Я пострадала в той же аварии; до сих пор лежу в нейрохирургическом отделении Дмитровской клинической больницы.

И извините, если написала не по адресу.

С уважением,

Елизавета Рогалёва.

Я тупо перечиываю текст письма раза три или четыре. Потом сбрасываю халат, лихорадочно натягиваю на себя бельё, бриджи и футболку. Ключи от последней Надькиной "конспиративной берлоги" у меня есть, будем надеяться, что полиция из славного города Дмитрова ещё не успела связаться с московскими коллегами на предмет её опечатывания, иначе придётся обзванивать сотни контор, чтобы найти нужного нотариуса. Квартира, которая досталась Надеже от бабки, стоит миллион долларов, но дело вовсе не в том, что мне не терпится прибрать её к рукам. Мысль нажиться на смерти подруги кажется мне кощунственной. Тем не менее завещание я изыму. И с Надькиной матерью буду биться в суде до последнего. Всё, что удастся отсудить, отдам потом на благотворительность, но квартиру, из-за которой Надюшка жила, как затравленный зверёныш, мадам Ткаченко не получит.

Так, ключи, паспорт, кошелёк в сумке. Ещё прихватить какую-нибудь книженцию, сегодня у меня весь день пройдёт в дороге. Сначала – на Надькину съёмную квартиру, потом – в нейрохирургическое отделение Дмитровской клинической больницы.

3. Надя-Лиза

Я знала, что поступаю жестоко, посылая Ксении это письмо. Но другого выхода, как ни искала, не нашла. Лиза была ещё более одинока, чем Надя. По крайней мере, насколько я могу судить по тем её воспоминаниям, которые просмотрела. Может быть, есть и другие, но я не знаю, как к ним пробиться: воспоминания всплывают сами по себе, отзываясь на разные образы, звуки, запахи, слова, мысли. На слова "надёжный друг", "подруга", "человек, на которого можно положиться" ничего не всколыхнулось. В ответ на мысленный запрос о родне появляется калейдоскоп депрессивных картинок, диалогов и монологов.

Насколько я сумела их интерпретировать, Лиза родилась не ко времени и всю жизнь чувствовала себя никому не нужной. Мать, Виталина Аркадьевна, едва-едва успела вкусить первые радости юности и не собиралась отказываться от них из-за рождения незапланированного ребёнка. ("Лиза, уйди, я занята!" "Что за несносная девчонка, вечно ей внимания не хватает!" "Я тебе сколько раз говорила: не смей приставать ко мне, когда я разговариваю по телефону!" "Ты что, не видишь: я крашу ногти?") Отец, Василий Николаевич, студент-третьекурсник, после женитьбы пошёл работать, чтобы прокормить семью. Родители молодожёнов с обеих сторон категорически возражали против этого брака, просить у них финансовой помощи гордый Василий не захотел, а потому ни времени, ни сил на занятия с малышкой у него не оставалось. Менее гордая Виталина пыталась раскрутить бабушек-дедушек на участие во внучке, но те были непреклонны: "Мы в своё время никому детей не подбрасывали, вот и вы справляйтесь, как знаете. Сами родили, сами и растите".

В полтора Лизиных года изнемогшая под тяжким родительским бременем мать сдала дочку в ясли. Потом были детский сад, школа с продлёнкой, летние лагеря. Привычная к тому, что всегда и всем мешает, Лиза держалась в сторонке, сливаясь с пейзажем (или с интерьером, короче – с фоном). Иногда её всё-таки замечали, но заканчивалось это плохо. Даже тем немногим, что пытались с ней подружиться, интересна была не Лиза, а возможность самоутвердиться за её счёт.