Три жизни Иосифа Димова - [3]

— А, господин Димо! — ее полные губы сложились в улыбку, в то время как холодные серо-зеленые глаза смотрели на меня критически. — Выздоровели в конце концов?

Я понял этот вопрос так: «Господин Димо, когда же в конце концов вы расплатитесь со мной за квартиру?» Я сказал:

— Дня через два-три, мадам, я буду в форме, имейте терпение!

— Ишь ты — сказала она, и в глазах ее вспыхнули зеленые огоньки. — В форме, скажите на милость! А сам — кожа да кости. Смахивает на великомученика, а туда же болтает о форме!

Лицо ее почему-то не выражало гнева. Она даже усмехалась, а ведь раньше, помню, смотрела на меня волком, стоило задолжать за один месяц.

— Мадам, если я даже буду смахивать на мощи святого Ивана Рильского, — сказал я, — то постараюсь внести причитающуюся с меня сумму за три месяца. Проявите немного терпения, только и всего!

В одну секунду лицо ее окаменело, огоньки в глазах погасли, на их месте тлели зеленые угольки. Помолчав, она сказала:

— Что вы мелете, ведь ваша приятельница, горбатая, что живет в мансарде, расплатилась со мной от вашего имени две недели тому назад!

Лицо мое, вероятно, вытянулось и застыло от неожиданности, вернее — от ужаса. Но я живо взял себя в руки: нужно спасать свою честь и честь той несчастной, нашу классовую честь. Небрежно улыбнувшись, я хлопнул себя ладонью полбу и, пожав плечами, брякнул:

— Прошу прощения! Запамятовал.

— Скажите, какой забывчивый! — съехидничала хозяйка.

— Что же тут удивительного? — огрызнулся я. — Все преходящее легко забывается. В ожидании дня переезда в ваши солнечные хоромы, я стараюсь не думать о таких бренных вещах, как долги, денежные обязательства и прочая буржуазная галиматья!

Она скорчила надменную гримасу, потом, пересилив себя, снисходительно улыбнулась.

— Знаете, господин Димо, что сказал Христос? «Блаженны верующие!» — изрекла она и, выпятив высокую грудь, медленно и важно стала опускаться по лестнице. Я обычно не прочь поглазеть на нее, но теперь мне было не до этого.

Вечером, увидев свою милосердную самаритянку — откуда она только взялась на мою голову! — я коршуном налетел на нее и заорал: «Как ты смела, черт тебя побери, платить вместо меня за квартиру? Почему ты ничего мне не сказала?»

Мария побледнела, потом лицо ее залилось краской и опять стало белым, как стена.

— Я забыла, — пробормотала она. — Если бы не забыла, непременно сказала бы!

— Как ты узнала, что я задолжал за квартиру? — спросил я.

— Хозяйка как-то встретила меня, когда я спускалась к тебе, и говорит: «Напомни ему, что он не платил за квартиру три месяца и что я не буду с ним церемониться, хоть он и больной!»

Она подняла голову и взглянула на меня кроткими, умоляющими глазами, полными такого покорного обожания, что у меня свело глотку. «Ну и зверюга же ты!» — чистосердечно упрекнул я себя. Но сердце мое не потеплело. Я сказал:

— Постараюсь на днях вернуть тебе эти деньги! — и поспешил уйти, чтобы не слушать ее возражений. Ушел, не попрощавшись. Чего доброго, размякну опять или черт замутит мне разум, — омерзительный осадок от того злополучного сна все еще лежал на дне моей души. Да и был ли то сон? Боже, избавь! — как говориться в молитвах. — Боже, избавь!

Вот что омрачало мне душу. Лучше тысячу раз быть выброшенным на улицу, чем жить подаяниями влюбленной в меня горбуньи! В подобных случаях просто не знаешь, что делать — плакать или смеяться, — кажется, собрал бы пожитки и убежал бы за тридевять земель, сменил фамилию, стал подданным далай-ламы.

Я погружался в невеселые бездонные мысли, как вдруг почувствовал особенный, я бы сказал, «нетленный» трепет в груди, — волнение или, может, радость, которую смутно ждал, ждал и не верил, что она устремится мне навстречу так скоро.

В сущности, она шла спокойно, ни о какой стремительности не было и речи. Радость приняла облик девушки, русые волосы которой в косых лучах солнца казались золотистыми. На ней было синее платье в белый горошек, в котором она выглядела особенно стройной. Грудь у нее была невысокая, едва вырисовывалась, и вообще она не будила с первого взгляда чувств, подобных тем, которые вызывала моя хозяйка. Овал лица нежный, «акварельный», как выразился бы живописец более старомодного толка. Одним словом, если бы нужно было для большей наглядности определить ее типаж, то я бы смело отнес ее к женщинам северного типа.

Впрочем, какая она женщина, помилуйте! Женщина — это моя хозяйка, ее развитые, пышные формы будоражат воображение, порождают желание физического обладания. Девушка же, увиденная мной из окна второго этажа, еще только готовилась стать женщиной. Ей было не больше девятнадцати лет, и в походке сквозило нечто девчоночье.

Она шла со стороны памятника патриарху Евфимию, медленно пересекая площадь, солнце, которое садилось над кабачком «Спасение», освещало ее с головы до ног, и она, вся сияя, двигалась в золотом ореоле.

Я не выпускал ее из поля зрения, пока она не поравнялась с моим окном. Миновав фасад, девушка повернула влево и исчезла из вида.

Стремглав ринувшись вниз по лестнице, я выбежал на улицу, — откуда только сила взялась в моем исхудавшем теле! Добежал до угла, окинул взглядом улицу, пересекающую наш бульвар, — видение исчезло, словно бы расплавилось в солнечных лучах. Я прислонился к уличному фонарю и только тут почувствовал, как бешено колотится сердце. Неужели это была галлюцинация?