Три жизни - [64]

Врач побледнел, и сестры вывели меня в коридор.

Минут через двадцать приехал наряд милиции — смертельно напуганный хирург бросил Лизу на попечение медсестер и побежал звонить в отделение.

— Ваши документы! Почему угрожаете медперсоналу? — обратился ко мне сержант.

Узнав, в чем дело, он пришел в замешательство.

— Гражданин, вы не имеет права угрожать самосудом, — сказал он довольно мягко, понимая мое состояние. — На это существует правосудие.

— Сержант! — прервал я его. — У тебя дети есть?

— Двое, — тут же откликнулся он.

— Так вот. Пусть меня судят, но если мой ребенок умрет, я буду знать, кто убийца. Я буду знать, кто совершил преступление, и сделаю все, чтобы он больше никогда не калечил людей, которые обратились к нему за помощью!

Сержант не знал, что предпринять. Не везти же меня, в самом деле, в кутузку? Два молодых милиционера переминались с ноги на ногу, готовые исполнить любые его приказания. Но сержант оказался неглупым.

— Ладно, папаша, — сказал он примирительно. — Не будем мешать медицине. Я уверен, что ваш ребенок будет долго жить. И будет счастливей, чем мы с вами.

Лиза пришла в себя к вечеру. Поднялась температура, она металась по подушке, плакала и звала маму. Галя осталась при ней, а когда Лиза наконец заснула, остаток ночи провела на стуле в коридоре больницы.

Лиза выжила, но очень тяжело заболела. Было страшно смотреть, как она чахнет. Никто не мог мне сказать, в чем дело. Мы возили ее по разным специалистам, консультировались, делали анализы… Причина болезни оставалась неизвестной. Я уверен, что роковую роль сыграла та двойная инъекция, и не переставал искать врача, способного поставить диагноз. Меня познакомили с профессором Вишневским, главным врачом одной из детских клиник Москвы. Это был опытный врач, любящий свою профессию. Он согласился взять Лизу на обследование.

Придя в больницу с Лизой на руках, я был поражен картиной бедности и упадка, характерной для послеперестроечной России того времени. Один из лучших педиатров Москвы, а возможно, и всей страны не мог обеспечить больным детям хотя бы сносных условий лечения. Палаты были переполнены, дети лежали в коридорах, в процедурных и даже на лестничных площадках. Не хватало лекарств. Дети ели то, что им могли принести родители, и тогда, когда у тех было время их навестить. Было нечем платить персоналу, и несколько оставшихся нянечек проделывали нечеловеческую работу, чтобы поддержать в больнице хотя бы минимальную чистоту. Многие медсестры ушли, привлеченные другими, более интересными предложениями. Правда, те, что остались, были преданы больным детям и своему главврачу всей душой.

Я немедленно позвонил в банк «Сталечный», с которым тогда был тесно связан, и добился, чтобы больнице выделили кредит. Мне сразу понравился этот врач, для которого заработок стоял на втором месте, а на первом — больные дети, которых ему доверили.

И я в нем не ошибся. Через неделю Вишневский вызвал меня к себе и сообщил со всей прямотой:

— Болезнь вашей девочки называется почечным рефлюксом. Это очень серьезное заболевание.

— И что это значит? — спросил я, еще не понимая, насколько это страшно.

Вишневский помолчал, словно обдумывая, как бы мне это так объяснить, чтобы я не потерял надежды.

— Само слово рефлюкс происходит от латинского глагола, означающего «течь обратно». Это пассивный возврат жидкости из одного органа в другой под действием простой силы тяжести или разности давлений, тогда как она в этот орган возвращаться не должна. Понимаете, обычно между такими органами имеется система клапанов. У вашей дочери эти клапаны не работают, и жидкость возвращается обратно, отравляя организм.

Я сразу все понял.

— Какое лечение? — спросил я коротко. — Я могу достать любые препараты, даже самые редкие и новые. И что касается денег…

Вишневский развел руками.

— К сожалению, современная медицина не умеет этого лечить…

— Операция? — спросил я снова.

Вишневский грустно покачал головой.

— А за границей?

Он снова пожал плечами:

— Я внимательно слежу за всем новым, но пока что… Может быть, через несколько лет… Если ваша дочь…

Было ясно, что Лиза не выживет.

Я всю жизнь мечтал иметь детей. Теперь у меня был ребенок, пока единственный, я любил его, как не любил никого и никогда в жизни, и даже не мог представить, что я его потеряю. Каждый вечер я долго сидел возле Лизы и ложился спать в страхе, что, проснувшись, больше ее не увижу. Не знаю, что было бы со мной, если бы это случилось.

Мы бросились в Вену и обошли там лучших специалистов. Все они хотели помочь, но ничего не могли сделать. Временами у Лизы поднималась температура, доходившая до сорока, она держалась вопреки всем антибиотикам в течение двух недель, а потом падала до тридцати пяти. На мою девочку было страшно смотреть.

Бог помог нам: мы оказались во Франции. Галя знает немецкий, и в Париже случайно познакомилась с Сильвией, молодой женщиной, которая в Австрии была топ-моделью. Теперь она живет во Франции, замужем за врачом-рентгенологом. Муж ее работал в клинике около авеню Виктора Гюго. Он сказал, что к ним приходил для консультаций один из лучших французских урологов. Я сразу же отправился к нему на прием.