Три жизни - [46]

Всех, кто проходил КПП, обыскать невозможно, не хватит целой смены. Мусора суетятся, знают, что кто-нибудь обязательно пронесет недозволенное, выхватывают то одного, то другого, но никаких результатов. Начальник смены конвоя Крыса стоит спокойно, никого не трогает, наблюдает. И вдруг негромко зовет:

— Потапов! В дежурку!

А Потапову как раз перекинули колбаску, и он несет ее, как родную у самого тела. С продуктами питания с воли в лагере велась особая борьба. Голод был одним из главных помощников начальства в деле унижения заключенных. Он позволял их контролировать, соблазнять, держать в узде. На Украине часто посылали родным за колючку свиное сало, простой и сытный продукт для поддержки ослабевших от голода, работы и неволи людей. Сало стало главным врагом лагерного начальства. И в жилой, и в рабочей зоне были развешаны красочные плакаты: «Позор салоедам!». Словно мы были в иудейской или мусульманской стране.

— Крыня! — говорит вдруг Крыса, долго стоявший неподвижно и молча. — Что у тебя под мышкой?

— По-по-по-лено… — отвечал заика Кочкаренко по прозвищу Крыня. — Печку то-то-то-топить.

— Я тоже тут топлю. Ложь в кучу!

И драгоценная чурка с заделанной внутрь перчаткой со спиртом отправлялась в дежурку. Мне только интересно было знать, действительно ли Крыса бросит ее в печку? Вот бы полыхнуло!

Единственным человеком, способным провести Крысу, был мой друг Игорь Кащей. Он каждый раз придумывал что-нибудь простое и был способен ответить на любой вопрос Крысы, не моргнув глазом. Однажды нам перекинули несколько баллонов со спиртом, Кащей слил их в ведро и с полным до краев ведром спирта пошел через КПП. Надо сказать, что в жилой зоне часто не хватало воды, и бывало, что ее носили с рабочей.

— Ты что такое несешь? — спросил его Крыса.

— Не видишь, что ли, чистый спирт! — ответил Кащей весело.

— Ладно-ладно, проходи быстро! — разозлился Крыса, уверенный, что это шутка, и переключился на других.

На это-то ведро спирта мы и пригласили в тот вечер Тимоху. Цепей у нас не было, зато не было ни девушек, ни танцплощадки, но выпив спирту, Тимоха сразу двинулся на дежурку. Было как раз шесть часов вечера, только что заступила новая смена конвоя. В каждой смене тридцать мусоров. Тимоха даже их не бил. Он всех аккуратно уложил в дежурке на пол, во главе с начальником отряда. Конечно, он их изрядно помял, многих оглушил, кого-то стукнул головой об лавку, кому-то вывихнул руку. Утомившись, Тимоха задремал в уголке. Оружия охрана не имеет, с вышек что-то видели, но стрелять не решились, потому что все происходило в помещении.

Сонного Тимоху заперли в комнате, из которой приходившие в себя мусора выползали с самой большой осторожностью по одному, чтобы он не заметил. Но когда дверь с грохотом заперли, Тимоха тут же проснулся и все разметал в помещении. В дежурке все железное: столы, стулья, шкафы, полки по стенам. От этих железных предметов остались только обломки. Тимоха выломал железные решетки, выбил стекла и только тогда успокоился.

Тимохе ничего за это не было, даже карцера, на работе он был нужнее. Только Крыса был вне себя от злости: ему донесли про спирт и Кащея.

В КАМЕРЕ ОБИЖЕННЫХ

Однополая любовь в советских мужских лагерях презиралась. Это презрение возникло не в заключении, оно создавалось всем советским обществом, в уголовном кодексе которого дольше всех других цивилизованных стран сохранялась статья 121, каравшая лишением свободы на срок до пяти лет за мужеложство (половое извращение, заключающееся в половом сношении мужчины с мужчиной). Сколько талантливых людей, среди которых встречается немало таких, «непохожих», попали в лагеря по этой статье — стоит вспомнить хотя бы певца Вадима Козина. Лишение свободы в подобном случае было даже не главным. Оно сопровождалось общим осуждением, доходившим до полного отвращения всех «нормальных» людей к человеку, пойманному с поличным на влечении к своему полу. Тюремно-лагерное население разделяло это отвращение советских людей, однако направляло его только на пассивных гомосексуалистов, которые составляли в лагерях самую низшую касту, так что даже обычное общение с ними могло навсегда скомпрометировать тебя в глазах твоих сокамерников. Это были поистине неприкасаемые, хотя многие гетеросексуальные заключенные, доведенные до крайности многолетним отсутствие женщины, покупали их услуги за две пачки сигарет или теплые носки. Интересно, что любителей таких услуг никто не считал гомосексуалистами — само это понятие в лагере относилось только к другой стороне, пассивной. Каждый живет так, как его создал Господь, и не смеет его судить. Должен только сказать, что среди этих, поистине несчастных, практически не было настоящих «геев», как их теперь называют. Большую часть (я думаю, девять десятых, если не больше) составляли слабые люди, ставшие жертвой насилия — по-лагерному, «опущенные». Опускали их, обычных мужиков самого разного возраста, чтобы показать власть, заставить отдать еду, наказать за сопротивление или просто удовлетворить своей сексуальный голод. После этого им некуда было деваться, они становились отверженными — по-лагерному, «обиженными». Презрение к ним было обычным для лагерной жизни презрением к слабому, который не сумел себя защитить, не предпочел смерть бесчестью.