Три желания Мэйв - [2]

Пару раз я задавалась вопросом – что сказали бы мама с папой, узнай они, как платят за то, чтоб я рылась в мусоре, выбирая консервные банки и тряпки. Отец всегда был прижимистым.

Он работал старшим клерком, хотя до члена правления еще не дослужился, в Банке и трастовом фонде Михаила Архангела. А маменьку, чья голова забита дамскими обществами, покупкой шляпок и сдуванием пылинок с моих старших сестер Полидоры, Деборы и Эвангелины – «скоро выйдут замуж, хвала небесам», – вероятно, мало озаботило бы, что я роюсь в помойке. Разумеется, при условии, что наши знакомые об этом не узнают.

Хотя вообще-то с Полидорой мама не особенно сюсюкалась. Полли вообще не из тех, с кем можно сюсюкать. Наверное, потому я и люблю ее сильнее всех сестер. Для пустого вздора Полли слишком здравомыслящая. А вот Дебора и Эвангелина…

Моим старшим сестрам позволили бросить школу в двенадцать лет. Маменька твердо верила, что чрезмерное образование портит хороших девочек. Папина чековая книжка была только за.

Обо мне же родители говорили: живое воображение необходимо поощрять и усмирять, причем как можно дальше от дома, там, где я не смогу эпатировать соседей и позорить семью вылазками из окна спальни и оскорбительным панибратством с мальчишками. Игры в шарики, классики, обруч и камешки – особенно с ребятней не своего круга – скандал и грех. Что ж, если так, в загробной жизни я предпочту геенну огненную.

Это куда лучше, чем играть в куклы и устраивать чаепития с чопорными девчонками вроде тех, с которыми маменька надеялась научить меня общаться. Легкомысленными дочками ее чирикающих подружек.

– Давай, пошевеливайся! – Из окна, приоткрыв ставни, высунула красный нос миссис Грубойл (кухарка и окаянная погибель всей школьной прислуги), дабы напомнить, что не спускает с меня глаз. – До ужина все должно быть сделано.

Ставни захлопнулись.

Страдания и напасти. Вот ради чего родители отсылают дочерей в подобные пансионы, где полно злобных и желчных людей. Чтобы отравлять юные жизни доброй порцией страданий. Так поделом же родителям, что деньги потрачены зря!

Вдруг на той стороне переулка я заметила какое-то движение. Это оказался тщедушный рыжий мальчишка, который подсматривал за мной из-за калитки своего сада. Сирота из Миссионерской ремесленной школы и приюта для мальчиков. Та еще дыра.

Я нахмурилась и пригрозила хулигану камнем. Рыжий пригнулся и исчез из вида. Мы не были с ним знакомы – я даже не знала его имени, но большинство сирот из воспитательного дома успело проведать о моей меткости. Я подслушала, как один из них сказал, мол, жаль, что я не играю в крикет. Если бы девочкам разрешалось участвовать, я бы, по его словам, стала неплохим подающим. Эх, знали бы эти мальчишки!

Но погода в декабре не располагала к крикету, а мне нужно было закончить с грязной работой. Подойдя к следующему баку, я запустила руку в золу, пошарила и выудила нечто плоское и тяжелое.

Банка консервированных сардин, запечатанная! Не может быть. Как она оказалась среди отбросов? Наша кухарка, Грубойл, была от сардин без ума. Если честно, от нее все время воняло рыбьим духом. Представить не могу, чтоб она выкинула целую банку.

Я потрясла жестянку и внимательно осмотрела крышку. Под слоем грязи она была очень красивая, даже покрытая эмалью. Я видела подобные коллекционные консервы в витрине зеленщика. «Экзотические сардины султана в соленом масле, производство Восточной Торговой компании, Ливерпуль». Краешком подола юбки я отполировала банку до блеска, чтобы придать ей достойный вид.

Мне показалось – я почти готова была поклясться, – что банка у меня в руках зашевелилась.

– Эй, сардины, вы там до сих пор плаваете? – вслух поинтересовалась я, еще немного потерла жестянку и чуть ее не выронила. – Видали, благовоспитанные девицы из школы мисс Саламанки! – закричала я, размахивая банкой сардин перед кирпичной стеной, что выходила в переулок. – Заставили вкалывать до седьмого пота, еды пожалели! Да у меня из-за вас руки трясутся!

В ответ миссис Грубойл хлопнула ставнями.

Я уселась на ступеньки черного хода старого пансиона. Повинуясь порыву, обернулась на окна – убедиться, что никто не подглядывает, как я украдкой лакомлюсь сардинами. Я предпочитала, чтобы их подавали с поджаренным хлебом, смазанным маслом и горчицей, но мои собственные пальцы тоже сойдут. Грубойл, разумеется, и не подумала позвать меня к чаю, когда накрыли для остальных девочек.

Консервы были из новомодных – с ключом на крышке. Я такую банку ни разу не открывала. Дома все это делала кухарка. Но мне доводилось за ней наблюдать, поэтому я сняла ключ, вставила язычок крышки в маленькую прорезь на нем и принялась закручивать его в обратную сторону.

Крышка приоткрылась, и наружу повалил густой серный чад.

– Фу-у! – Я зажала нос, отмахиваясь от гнилостной вони. – Испортились!

Дым клубился у меня над головой и не переставая валил из жестянки. Я швырнула ее на землю и принялась разгонять смрад шарфом.

– Довольно! – проревел голос из дымного шлейфа.

Я так и замерла. Кто бы это ни был, звучало свирепо. Но поблизости – ни единой души, только ядовитое облако горчично-желтого дыма. Стащив пальто, я принялась им размахивать.