Три войны Бенито Хуареса - [8]

Прието сорвал очки, и его блестящие близорукие глаза бешено расширились.

— Зачем тогда было начинать революцию?! Зачем, генерал, вы проливали кровь своих солдат под Акапулько?! Зачем? Если страна получит конституцию, равно устраивающую и нас, и церковь, — значит, мир потерял рассудок! А если мир в здравом уме — этого никогда не произойдет! Я — добрый католик, все это знают! Но я говорю: наша церковь преступна! Ее совесть обременена бесчисленным злом! Она потеряла право нести слово божье! Я поддерживаю сеньора Окампо!

Хуарес смотрел на Комонфорта и видел, как отчаянная тоска наполняет прекрасные глаза генерала. Но широкий лоб военного министра, угрожающе опущенный, повернулся в сторону Прието, нервно одевавшего очки и зажавшего в кулаке редкую растрепанную бородку.

— Революцию мы начинали для того, чтобы дать народу возможность проявить свою волю, сеньор Прието. А не для того, чтобы навязывать ему волю прекраснодушных мечтателей. Революция должна вести страну к примирению, а не ко всеобщему расколу и вражде.

Глаза Окампо сузились, углы рта поднялись до середины щек — его лицо превратилось в маску веселого презрения.

— Хотел бы я знать, кто из нас прекраснодушный мечтатель? Как вы представляете себе это всеобщее примирение, дон Игнасио? За чей счет состоится этот великолепный компромисс? Церковь откажется от своей привычки грабить народ и вмешиваться во все дела власти? Или мы, сторонники реформ, согласимся заключить в объятия консерваторов, монархистов, священников и поклянемся не ущемлять их ни в чем? А консерваторы, растроганные нашим смирением, разрешат нам кое-что изменить в стране? Предположим, что вы найдете способ устроить эту идиллию. Но что от этого выиграет народ? Что получат те люди, которые воевали за нас?

— Я не доктринер, сеньор Окампо. Я не берусь ответить на все вопросы заранее. Я знаю одно: мы не должны допустить новой гражданской войны. Мы должны услышать желания и требования всех и постараться их примирить. Сможем мы это сделать или нет — покажет время. Но я против опрометчивых решений, которые только усугубят хаос. Церковь существует в Мексике. Она сильна и влиятельна. И с этим надо считаться.

Альварес сидел, положив на край стола худые темные руки с очень длинными пальцами. Сейчас он сжал этот край с такой силой, что кончики пальцев побелели.

— Сеньоры, — сказал он, — от дальнейших споров наверняка не выиграет никто. Пора принять решение. Сеньор министр внутренних дел?

— Я против участия духовенства в работе конгресса, — сказал Окампо.

— Сеньор военный министр?

— Я уверен, что это страшная ошибка, — сказал Комонфорт, — я настаиваю на своем мнении.

— Сеньор министр финансов?

— Я поддерживаю сеньора Окампо, — сказал Прието.

— Сеньор министр юстиции?

— Я поддерживаю сеньора Окампо, — сказал Хуарес.

— Решение принято. Сеньор Окампо, когда мы закончим нашу беседу, отдайте необходимые распоряжения.

Комонфорт выпрямился в кресле и положил руки на подлокотники.

— Это ошибка, сеньоры. Я люблю и почитаю генерала Альвареса. Я, как никто иной, знаю, что сделал он для революции. Но мне горько, сеньоры, не скрою этого от вас, мне горько, что Совет, который избрал сеньора Альвареса президентом, не состоял наполовину из священников. Это было бы справедливо и уничтожило бы возможность будущих мятежей и сомнений. Это было бы законно. Поскольку мы, министры, назначены президентом, избранным без участия духовенства, то я не могу избавиться от чувства неполной законности нашего пребывания на этих постах, сеньоры…

Все молчали. Потом Альварес сказал:

— Продолжим наши труды на благо Мексики, сеньоры. Говорите, дон Мельчор.

— Мы не можем быть спокойны, — сказал Окампо, — пока нашей регулярной армией командуют люди, верно служившие тирану Санта-Анне. Я считаю необходимым провести чистку армии. У меня есть списки генералов и офицеров, которые не только не изменили своего отношения к изгнанному диктатору, но и открыто произносят угрозы и подстрекают солдат не повиноваться новому правительству.

Комонфорт снова сложил руки, опустил голову.

— Я разделяю беспокойство министра внутренних дел. В армии, особенно в гарнизоне столицы, много наших противников. Но изгонять их из армии сейчас несвоевременно. Угроза мятежа — это еще не мятеж. Поверьте мне, в случае мятежа я буду действовать решительно и подавлю его. Но я не хотел бы провоцировать офицеров на выступление. Мы еще недостаточно укрепились. Когда мы создадим прочную опору, эти люди должны будут смириться и служить новой власти. Я не боюсь крови, но я не хочу крови.

— Сколько фамилий в списке? — спросил Прието.

— Восемьсот девять.

Прието вздохнул.

— Не забывайте, сеньоры, что мы должны платить всем им жалованье. Но безумие ли это — при нашей нищете мы будем содержать восемьсот человек, которые только ждут удобного момента, чтобы наброситься на нас и растерзать! Безумие! На эти деньги мы можем вооружить и содержать три тысячи национальных гвардейцев, которые будут нам преданы!

— Национальные гвардейцы, — сказал Комонфорт, — пока еще существуют только в вашем воображении, а эти восемьсот генералов и офицеров — реальны. И пока у нас нет закона, который бы давал нам право не платить им жалованье.