Три вора - [10]

Представь себе, мой милый, мою радость, когда он мне об этом объявил. Ужасно боялась, что глаза меня выдадут.

Однако, взяв себя в руки, стала даже нарочно возражать, ссылаясь на пыль, жару, усталость, бессмыслицу моего присутствия и прочее, и прочее.

А сама дрожала: ну, как скажет: хорошо, оставайся, поеду один.

Ревнивец остался, однако, верен себе и, желая поддержать свое реномэ «мужа не дурака», каким он хотел бы себя считать, настоял на своем.

Пойми же, любовь моя: в 2.50 будем в Милане, а ключ у тебя, конечно, цел, не правда ли?

Как только приедем, я почтительнейше раскланяюсь с супругом; он отправится в свои комнаты, а я удалюсь в свои, где и буду ждать тебя, трепеща от ожидания, как эту зиму… А ты ведь не забыл, надеюсь, этой нашей зимы?

Но только не приходи раньше четырех: дай ему уснуть крепко-крепко.

Буду ждать и нетерпеливо прислушиваться, когда же раздадутся легкие шаги обожаемого властителя моего сердца.

Будь осторожен, но и не заставляй долго ждать твою ласковую кошечку».

– Понял теперь? – заключил свое чтение Каскариллья, бросая взгляд на Тапиоку, который слушал с таким усиленным вниманием, что пот выступил каплями на его лбу.

– Понял словно бы… – пролепетал Тапиока, проводя по лбу концом рукава. – Выходит, стало быть… – продолжал он, не желая сознаться, что не понял ровно ничего… – выходит значит… а письмо-то от кого будет?

– От жены…

– От жены… его… хозяина здешнего?…

– Коммерции советника Орнано.

– Так… так… жена коммерции советника Орнано… у которой… смекаю… есть любовник… а любовник этот…, ну, все; кажется, разобрал… выходишь ты… так, что ли?

– Ничуть не бывало.

– Как? Так это не ты?

– Я знаю жену столько же, сколько знаю мужа, и в третий раз повторяю тебе, что никогда не бывал в этом доме.

– Тогда это письмо? Как же ты получил его? Каскариллья нетерпеливо махнул рукой.

– Как бы не получил, не все ли равно. У нас нет времени пускаться в мелочи.

Тапиока почувствовал себя несколько уязвленным, однако не устоял перед еще маленьким поползновением любопытства.

– И ты явился «работать» в таком наряде?

– Ну, эти тонкости тебе, друг милый, вряд ли понять… Брать чужие деньги в обиходе цивилизованных народов признается «воровством», не правда ли?

– Что говорить! – вздохнул простодушно Тапиока.

– Тогда как, – продолжал Каскариллья, – брать чужих жен признается…

– Глупостью, – подсказал Тапиока, никогда не бывший соблазнителем.

– Благородством, – кончил Каскариллья. Тапиока вздернул протестующе плечами: поправка

была не в его вкусе.

– А по-моему, один черт…

– Может быть, – продолжал Каскариллья. – Во всяком случае, как бы я ни презирал среди пород животных породу «благородных господ», я предпочитаю оказаться в шкуре одного из «этих», особенно тогда, когда необходимость заставляет действовать как один из «тех»… В твоем туалете, видишь ли, в случае несчастья… ты идешь прямо на каторгу, тогда как в моем наряде, на худой конец придется прогуляться в загородную рощу на восходе солнца в компании с пятью субъектами и парой шпаг или револьверов… Понял?

Тапиока снял фуражку, чтобы проветрить мозги.

– Гм… Задурил ты меня совсем твоими историями…

Каскариллья заговорил тоном учителя, убедившегося в бестолковости ученика.

– Слушай: письмо, которое ты видел, вот оно, здесь, в моем кармане…

– Ну?

– Если бы, предположим, мы были «сцапаны», это письмо оказалось бы для меня спасительнее всякого оправдательного вердикта. Самое большее, муж узнал бы, что у жены его есть любовник.

Луч света прорезал мрак, в котором беспомощно бился мозг Тапиоки: его внезапно осенило.

– Ты притворился бы, что любовник это ты?

– Если бы спасение мое того потребовало… Тапиока возмутился в своих рыцарских чувствах.

– Но тогда все узнали бы, что та… синьора…

– Не беспокойся, голубчик, знают и так, все знают… В этих делах в блаженном неведении остается, обычно, один муж…

– Бедняга!

– Успокойся! Поскольку это будет зависеть от меня, я сделаю все, чтобы избавить почтенного коммерции советника от неприятного сюрприза, хотя, будь уверен, что если бы ему предложили выбор между ударом, который я ему готовлю, и тем, который наносит ему супруга, он не задумался бы избрать второй.

Тапиока расплылся в скромной улыбке.

– Черт возьми, – философски решил он, – три мильона вполне стоят пары рогов…

Каскариллья перебросил накидку на руку.

– Ну, ладно! – отчеканил он, становясь холодным и повелительным. – Довольно болтовни! Вперед!

Оба направились к двери, которую Каскариллья указал движением головы.

– А как думаешь, – спросил Тапиока шепотом, в то время как Каскариллья осматривал замок, – где она может быть?

– Кто она?

– Ну… княжна…

– Ты хочешь сказать…

– Касса.

– Не знаю. Должно быть, в кабинете…

– А может быть в спальне?

– Там увидим.

– Долгонько придется повозиться с проклятой… Каскариллья вынул из кармана жилета кожаный

футлярчик, герметически закрытый, похожий на карманную чернильницу.

– Видишь эту игрушку?

С этими словами Каскариллья нажал внутреннюю пружину, и отскочившая крышка открыла глазам флакончик с притертой пробкой и рядом острие кисточки.

– Немного этого снадобья, и ты увидишь, какие курьезные гримасы начнет корчить блестящая и твердая физиономия твоей княжны… Это кислота, изготовленная в моей лаборатории, разъедающего прикосновения которой достаточно, чтобы превратить сталь в труху…