Три версии нас - [13]

— За будущее, — сказал Джим, а Ева рассмеялась и поцеловала его. Ему казалось, что будущее лежит перед ними как раскрытая книга: после свадьбы он станет рисовать, Ева — писать, а главное, каждый вечер они будут засыпать вместе. Ощущение счастья было настолько сильным, что Джиму пришлось ухватиться за парапет, дабы не свалиться. В этот момент внизу проходил один из университетских служителей в фирменном котелке. Он поднял взгляд и заметил их:

— Эй вы, слезайте оттуда!

Они в ответ помахали ему, держась за руки, молодые, свободные, неуязвимые.

В том будущем, которое представлял себе Джим, они жили отдельно от Эделстайнов — в районе Хэмпстедхит, где можно гулять летом в выходные; в квартире с широким окном, у которого он поставит мольберт, с кабинетом, где Ева будет писать. Но Ева отнеслась к предложению отца более прагматично. Крошечная стипендия, обещанная Джиму в Слейде, гроши, которые, по крайней мере вначале, она сможет зарабатывать в «Ежедневном курьере», — все это обещало им довольно скудный достаток.

— Лучше в бедности и тепле, но рядом с мамой и папой, — сказала она, — чем в бедности и холоде в каком-нибудь сыром подвале, верно?

Джим улыбнулся.

— Честно говоря, второй вариант выглядит соблазнительно. Нам пришлось бы искать спасение от холода в объятиях друг друга.

Ева улыбнулась в ответ и погладила его по щеке; но Джим знал, что решение уже принято.

«В любом случае, — думает Джим сейчас, глядя на родственников жены, — мне повезло». Эделстайны приняли его с ненавязчивым гостеприимством и великодушием. Якоб, первая скрипка в Лондонском симфоническом оркестре, — человек мягкий, скромный, почти застенчивый. Когда они встретились впервые, Джим заметил, что Якоб внимательно присматривается к нему — оценивает, предположил Джим. Поскольку с тех пор он подобного выражения на лице Якоба не наблюдал, очевидно, вердикт был вынесен положительный. Антон обрадовался, обнаружив на свадьбе, что двоюродный брат Джима Тоби — его одноклассник, плюс к этому староста класса и звезда школьной футбольной команды. И Мириам с самого начала хорошо относилась к Джиму. Если они с Якобом и были разочарованы, что дочь выбрала человека другой веры, то умело это скрывали. Они, кажется, остались довольны тем, что брак заключат по светским канонам: на церемонию Ева наденет белое шелковое платье с букетом голубых анемонов, а в зале на первом этаже будет играть джазовая группа. Ни разу у Джима не возникло ощущения, что они предпочли бы видеть свою дочь выходящей замуж в синагоге.

Голова у Джима кружилась при мысли, что Ева ответила согласием на его предложение. Вскоре после помолвки, во время одного из тихих утренних разговоров, он спросил, не хочется ли ей, чтобы он перешел в иудаизм. Джим был серьезен, но Ева мягко рассмеялась и велела ему выбросить это из головы.

— Мама и папа выше такого, — сказала она, лежа в его объятиях. — Выше стадного чувства. Они видели, к чему это приводит.

В восемь на улице еще тепло; небо над Хайгейтом розовеет, бледная луна проглядывает над горизонтом. Ужинать решили на воздухе.

— Стыдно сидеть в душной столовой, — говорит Мириам, — когда такая погода.

Джим помогает носить стаканы, приборы, свечи. Мириам ставит на стол холодного цыпленка, селедку в укропном соусе (любимое блюдо Якоба), картофельный салат и спелые помидоры, заправленные домашним оливковым маслом, которое Ева привезла из Греции. Якоб разливает вино по бокалам, и, пока все пьют и закусывают, Джима охватывает чувство приятной усталости и восхитительного тепла, исходящего от Евы, его жены, женщины, которая предпочла его остальным. Сейчас она рядом, а прошедшие две недели они провели в объятиях друг друга, и Джим до сих пор ощущает соленый вкус ее губ.

— Вам обоим пришли письма, — сообщает Мириам, — я положила их наверху возле камина. Видели?

Ева отрицательно качает головой.

— Еще нет, мама. Мы сразу заснули. Потом посмотрим.

Мириам смотрит на Джима:

— Одно из Бристоля. Наверное, от твоей матери? Джим кивает и отводит взгляд. За несколько дней до свадьбы Вивиан опять попала в больницу, и даже Ева не смогла убедить его в том, что не решение бросить занятия юриспруденцией стало этому причиной. В последний раз он видел мать сразу после сессии. Из Кембриджа отправился прямо к Эделстайнам, жил наверху, а Ева заняла свою старую комнату. Ясным субботним днем Джим взял семейный «моррис» и поехал в Бристоль. Вивиан в одиночестве сидела у окна, выходящего на заросший деревьями сад. Он несколько раз назвал ее по имени, но мать не обернулась.

Почувствовав, что Джиму не по себе, Якоб обращается к Мириам:

— Еще успеют прочитать. Пусть сначала придут в себя после дороги.

Эделстайны переглядываются, и Мириам, промокнув губы салфеткой, слегка кивает.

— Когда начинаются занятия в Слейде, Джим? Наверняка не терпится приступить?

Позже, наверху, уже в постели Ева шепотом скажет ему на ухо:

— Джим, давай на следующих выходных навестим твою маму. Можем взять с собой фотографии со свадьбы. Она посмотрит и словно сама там окажется.

Он ответит:

— Да, наверное, так и сделаем, — и прижмет ее к себе. Потом Джим заснет, словно провалится в глубокую черноту. Ему приснится, что он едет в поезде по Италии, и поля чернеют за полуоткрытыми окнами, а в соседнем купе спит мать. Сквозь разделяющее их стекло он видит, как покачивается на сиденье ее голова, и не может до нее дотянуться, да и пробовать не хочет.